Дар
Недели тянулись, складываясь в месяцы, а я по-прежнему корчился в муках под сводами храма Святого Петра. Жившие при храме монахини, тронутые благочестием Бранвен и моими страданиями, открыли для нас двери своего святилища. Все сочувствовали женщине, которая целыми днями молилась или ухаживала за своим больным ребенком. А что касается самого ребенка – они старались меня избегать, и меня это вполне устраивало.
Дни мои были черны – тьма стояла у меня перед глазами, тьма поселилась у меня в душе. Я чувствовал себя подобно грудному младенцу, я едва способен был ползать по холодной каменной комнате, которую мы делили с Бранвен. Я знал на ощупь все четыре ее твердых угла, неровные полосы штукатурки, соединявшей камни, единственное окно, у которого я часами стоял, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Но вместо этого окно служило для меня орудием пытки – сквозь него доносился жизнерадостный голос кукушки, слышался далекий шум рыночной площади Каэр Мирддина. Иногда я чувствовал запах готовящейся пищи из соседнего дома, аромат цветущего дерева, который смешивался с запахами тимьяна и корней бука, поднимавшимися над столиком у изголовья Бранвен. Но я не мог выйти, не мог побродить по городу. Я был пленником, навеки заключенным в темницу своей слепоты.
Два или три раза я осмеливался покинуть комнату, на ощупь открывал тяжелую деревянную дверь, углублялся в лабиринт коридоров и комнат, тянувшийся за ней. Внимательно прислушиваясь к эху собственных шагов, я обнаружил, что могу судить о длине и высоте коридоров и размере комнат.
Однажды я наткнулся на лестницу с сильно вытертыми каменными ступенями, за долгие годы превратившимися в чаши. Осторожно ощупывая стены, я спустился, открыл какую-то дверь и оказался в саду, на свежем воздухе, напоенном ароматами цветов и трав. Ноги мои коснулись мокрой травы, теплый ветер подул мне в лицо. Я вдруг вспомнил, как это прекрасно – гулять на свободе, идти по траве, под солнцем. Затем я услышал пение монахинь, доносившееся из монастыря. Я пошел быстрее, желая найти их, и внезапно врезался в каменный столб с такой силой, что упал на спину, в небольшую лужу. Пытаясь подняться, я поскользнулся на каком-то камне, потерял равновесие и стукнулся о колонну левой стороной лица. Я лежал на каменных плитах, покрытый синяками, окровавленный, с сорванными повязками, и всхлипывал, пока Бранвен не нашла меня.
После того дня я не вставал со своего тюфяка, убежденный в том, что остаток своих дней проведу беспомощным слепцом, камнем на шее у Бранвен. О чем бы я ни думал, мысли мои неизменно возвращались к тому дню, когда на меня свалилось несчастье. Бранвен, связанная, с кляпом во рту, лежащая на тропе у пылающего дерева. Непреодолимый гнев, охвативший меня. Хохот Динатия, сменившийся пронзительными воплями. Жгучее пламя, окружающее меня. Переломанные руки и обугленное тело человека, придавленного веткой. Мои собственные крики – когда я понял, что лицо мое горит.
Я не помнил нашего путешествия в Каэр Мирддин, но по краткому рассказу Бранвен мог представить себе его. Я почти что видел круглое лицо Луда, провожавшего нас взглядом, когда мы переваливали через гребень холма в телеге бродячего торговца – он сжалился над женщиной с сапфировыми глазами и ее больным сыном. Мне казалось, я чувствую, как покачивается повозка, слышу скрип колес, стук копыт по древним камням. Я чувствовал привкус горелого мяса во рту, слышал горячечные стоны, срывавшиеся с моих губ во время дней и ночей нашего бесконечного пути.
Теперь дни мои были похожи один на другой. Пение монахинь. Шорох их шагов по коридорам, ведущим в кельи, в трапезную, в храм. Негромкие молитвы и песнопения Бранвен, пытавшейся залечить мои раны. Постоянное кукование птицы, скрывавшейся в ветвях дерева, название которого я не мог угадать.
И темнота. Вечная темнота.
Иногда, сидя на своем тюфяке, я осторожно проводил кончиками пальцев по коросте на щеках и под глазами. В коже моей пролегли ужасные глубокие борозды, так что теперь мое лицо, наверное, напоминало кору сосны. Я знал, что искусство Бранвен не поможет – что шрамы останутся навсегда. Даже если случится чудо и ко мне вернется зрение, шрамы до конца дней будут напоминать мне и окружающим о моей ужасной глупости, о моем опрометчивом, бесполезном поступке. Конечно, я понимал, что предаваться подобным мыслям бесполезно. И все-таки они посещали меня.
Как-то раз мне ужасно захотелось отрастить бороду. Я представил себя с длинной развевающейся бородой – как у древнего мудреца, прожившего на свете тысячу лет. Какая это была великолепная борода! Белая, волнистая, она скрывала мое лицо, подобно облаку. Там могла бы свить гнездо парочка птиц.
Но подобные мечты занимали меня недолго. Я все глубже погружался в пучину отчаяния. Никогда больше я не залезу на дерево, думал я. Никогда мне не придется бегать по полю. Никогда я не увижу лицо Бранвен – от нее остались лишь воспоминания.
Я перестал есть. Несмотря на уговоры Бранвен, я не притрагивался к пище – у меня пропал аппетит. Однажды утром она молча опустилась на колени рядом со мной, чтобы перевязать мои раны. Когда она прикоснулась к повязке, я покачал головой и отодвинулся от нее.
– Я хочу, чтобы ты оставила меня, пусть лучше я умру.
– Твое время еще не пришло.
– Откуда ты знаешь? – резко ответил я. – Я уже почти что мертвец! Это не жизнь! Это бесконечная пытка. Лучше отправиться в ад, чем оставаться здесь.
Она схватила меня за плечи.
– Не говори так! Это кощунство!
– Это правда! Видишь, что сделало со мной это могущество, которое ты когда-то назвала даром Божьим? Будь оно проклято! Лучше бы я умер.
– Замолчи!
Я вырвался из ее рук; сердце мое стучало, как молот.
– У меня нет жизни! Нет имени! Ничего нет!
Бранвен, тихонько всхлипывая, начала молиться.
– Господь милосердный, Спаситель наш, Создатель всех строк, что написаны в Великой Книге Небес и Земли, прошу Тебя, помоги этому мальчику! Прошу Тебя! Прости его! Он не ведает, что говорит. Если Ты вернешь ему зрение, хотя бы самое слабое, хотя бы ненадолго, я обещаю Тебе, что он заслужит твое прощение. Он никогда больше не воспользуется своим могуществом, если Ты этого потребуешь! Только помоги ему. Пожалуйста, помоги ему.
– Никогда больше не пользоваться могуществом? – презрительно усмехнулся я. – Я с радостью избавился бы от него насовсем, если бы взамен мне вернули зрение! Колдовство мне не нужно и никогда не было нужно.
Я сердито дернул за край повязки, скрывавшей мой лоб.
– А у тебя теперь что за жизнь? Не намного лучше моей! И это правда. Ты можешь говорить бодрым голосом. Можешь обманывать здешних монахинь. Но не меня. Я знаю, что
