Этот приз жалко было топить, и капитан решился исполнить предположение лордов Адмиралтейства, для чего немедленно приступили к работе, пользуясь темнотой ночи и спокойным морем.
Две шестидюймовки и четыре пушки Норденфельда достали из трюма со станками и установили на местах, для чего пришлось поработать всем механическим мастеровым. Обе миноноски со всеми принадлежностями поместили на «Крейсер». Дымовая труба и фальшборт были исправлены. Лейтенант Пороховников назначен командиром призового судна; помощь ему даны тридцать человек команды и два мичмана, включая и автора этих строк.
К утру все уже было готово. «Мур» был перекрещен, и в 8 часов утра под именем «Сынка» поднял Андреевский флаг.
Приз был очень хорош сам по себе, но становился несравненно ценнее, обращаясь в оружие против своих хозяев, сбивая их расчеты и лишая английский флот на Цейлонкой станции в самое горячее время драгоценного материала – угля. Конечно, он предназначался для крейсеров, которые должны были охранять путь судов, идущих к портам Персидского залива.
Приняв последние приказания и инструкции от командира «Крейсера», Пороховников отделился от нас и при общих пожеланиях успеха и благополучного плавания пошел на Ост, намереваясь вскорости оказаться на траверзе порта Басра.
Поздним вечером того же дня «Крейсер» приблизился к порту Аден, спустил на воду взятый с «Мура» барказ и, посадив на него пленных с трех призов, предоставил их собственной судьбе, снабдив их компасом, веслами и провизией. Им предстояла только утомительная ночная гребля, но ни малейшей опасности. Сам же «Крейсер» лег на Вест, по направлению к заливу Таджура, к французской станции Обок, где назначена была встреча с угольщиком. Не встречая никого, «Крейсер» благополучно дошел до Обока, где и нашел стоящим на якоре гамбургский пароход «Доротея», зафрахтованный и посланный сюда нашим коммерческим агентом, с которым командир условился во время стоянки на Тенерифе. Хотя немец и дорого взял за уголь, но зато на скромность его можно было положиться вполне. В недостатке точности и аккуратности шкипера «Доротеи» также нельзя было упрекнуть, он своевременно доставил законтрактованные 70 тысяч пудов угля. Для успешности погрузки пришлось стать борт о борт, что дозволяло сделать спокойное море. Работа не прекращалась день и ночь, но все-таки окончилась только через двое суток…»
IX. Затишье перед бурей
– Вот и до нас дошла очередь, Сергей Ильич. – говорил Повалишин, зябко кутаясь в непромокаемый плащ. Они стояли на площадке башни монитора; впереди, на кормовом флагштоке броненосной батареи «Кремль», трепетал на ветру Андреевский флаг, а сзади, в кильватерной струе, тяжело переваливался с борта на борт монитор «Латник». Следовавшие за ним «Единорог» и «Колдун» едва угадывались в туманной мгле, нависшей над Финским заливом. Повалишин выдернул из амбушюра кожаную затычку: – Сколько у вас пару и оборотов? – Как было приказано при уходе с рейда – пятьдесят пять фунтов и восемьдесят пять оборотов.
– Прошу вас, Арсений Петрович, все время сохранять такой ход. Машину мы остановим только на траверзе Биоркских островов, да и то на полчаса. А затем уже в Военной гавани Кронштадта, конечно, если не случится чего-нибудь непредвиденного.
В трубке успокоительно забубнило, Повалишин ответил и воткнул пробку обратно в амбушюр. Сережа живо представил, как вздыхает старший механик о предстоящем переходе: он знал, что падение оборотов вызовут со стороны капитана вопрос: «А почему-с?» Этот вопрос для любого из офицеров монитора пострашнее самой крепкой выволочки, которых, впрочем, Повалишин, человек мягкий, никогда не устраивал. И тем сильнее цепляло за совесть его кроткое «почему-с?», в котором угадывалось искреннее удивление – в самом деле, почему это честный офицер, знаток своего дела ненадлежаще выполняет свои обязанности?
Стоило льдам, затягивавшим Кронбергс-рейд, растрескаться и расползтись, как вице-адмирал Бутаков увел отряд в Кронштадт. Это было решено еще в феврале; командующий Балтийским флотом, Великий Князь Константин ожидал, что британцы, как и в кампанию 1854-го года нанесут первый удар на Кронштадт, и стягивал туда все силы. В Свеаборге остались только три деревянные канонерки.
Колонну вел «Кремль»; его таранный форштевень расталкивал льдины, с которыми не справились бы мониторы. Бутаков рисковал – не было уверенности, что на полпути к Кронштадту суда не застрянут во льдах. Точных оценок состояния ледяного покрова на всем протяжении Морского канала (так называли главный судовой ход Финского залива) не дал бы сейчас ни один знаток. Но и подвергать отряд опасности оказаться отрезанным в Свеаборге от основных сил флота тоже не хотелось.
Кронштадт встретил их суровой военной суетой. Команды вольнонаемных рабочих, гарнизонных солдат и матросов Флотского экипажа день и ночь возились на фортах и батареях, доделывая то, что из года в год откладывали в долгий ящик. Пока лед был прочным – подновляли ряжевые линии. Согласно докладу комиссии Главного инженерного управления:
«Подводная преграда, расположенная по линіи морскихъ батарей Сѣвернаго фарватера Кронштадта для воспрепятствія прорыва судовъ непріятельскаго флота между укрѣпленіями, состоитъ частію изъ отдѣльныхъ ряжевыхъ ящиковъ, наполненныхъ камнями, и частію изъ сплошного каменнаго мола, образованнаго наброскою изъ булыжнаго камня».
По пробитому во льду Маркизовой лужи каналу таскали баржи с бутовым камнем – наново укрепляли фасы форта «Павел I» и батарею Ключинская, фланкировавшую южную ряжевую преграду. На Северном берегу подновили редут Лисьего носа, предназначенный оборонять гавань малых судов и фланг северной ряжевой преграды.
Усиливали минную оборону. Во льду зимой били полыньи, опускали гальванические мины и соединяли их проводами в гуттаперчевой изоляции. Большая часть мин были крепостными и управлялись с берега. Поворотом рубильника такое заграждение переводили из боевого положения в «пассивное», и тогда свои корабли могли ходить по минному полю без риска подорваться.
С начала Балканской кампании в Кронштадте ускорились работы по достройке новых фортов и усилению старых. К началу боевых действий на вооружении там состояло около трехсот нарезных орудий образца 1867-го года, калибром от шести до тринадцати с половиной дюймов; старых же гладкоствольных пушек имелось не менее пятисот. Кроме того, имелось восемь десятков шестидюймовых береговых мортир, чьи бомбы, как показали бои на Дунае и в Босфоре, весьма опасны для броневых палуб. Но главным была установка новейших крупповских орудий образца 1877-го года. Пятнадцать одиннадцатидюймовых и одно орудие калибром в тринадцать с половиной дюймов доставили в Кронштадт из Германии летом 77-го. Кроме них, были одиннадцатидюймовки Обуховского сталелитейного завода, образца 1867-го года, нарезные и казнозарядные.
Эти орудия, снаряды которых (начиненные не черным порохом, а пироксилином) имели по два медных пояска и считались дальнобойными. Они могли забросить тридцатидвухпудовый снаряд на семь с половиной верст; дальность действия одиннадцатидюймовок была еще больше – до девяти верст.
Крайне важной мерой
