Нет, ему не померещилось, когда в столбе воды он заметил обломки бревен. Девятидюймовый снаряд угодил в притаившийся под водой ряж – один из сосновых, заполненных бутовым камнем срубов, цепочка которых перекрывала проходы между батареями. И в этот ряж врезалась с разгона «Гидра», подобно тому, как парусник в шторм врезается в коралловый риф.
Шпирон ударил в преграду, куски дерева полетели выше полубака. Но сила инерции волокла «Гидру» дальше; пронзительный скрежет заглушил какофонию боя. Монитор Королевского Флота с ходу вполз на ряж, срывая листы обшивки, сминая шпангоуты, нелепо задирая нос – и замер, бессильно уставясь стальным бивнем тарана на ост, туда, где в туманной весенней дымке лежала недостижимая теперь русская столица.
Сережа замер, потрясенный этим зрелищем, но тут его бесцеремонно схватили за рукав кителя и втащили в башню. Лязгнула, запираясь, броневая дверца – перед мичманом стоял все тот же Каблуков и вытирал пот со лба скомканной бескозыркой.
– Так что, вашбродие, господин лейтенант совсем сомлевши, командовать не могут! Приказали: зовите второго антиллёра, пущай башню принимает! Это вас, стало быть, вашбродие!
В башне царила привычная суета: снизу на скрежещущих цепях подавали пороховые картузы и бомбы, масляно чавкали затворы, принимая смертоносную начинку. В стороне кто-то суетился возле лежащего на свернутом брезенте лейтенанта, лил ему в рот воду из оловянной кружки.
– Готово! – заорал унтер у правого орудия и вскинул руку. От левого ответили, и Сережа, вспомнив, что он теперь отвечает за артиллерийскую стрельбу, приник к смотровой щели.
«Гидра» замерла в кабельтове от монитора, нелепо задрав форштевень и покосившись на левый борт. Носовая башня, только что получившая солидную оплеуху, еще ворочалась – англичане не собирались сдаваться. «Стрелец» уже обошел противника и его орудия, неподвижные в горизонтальной плоскости, смотрели мимо цели. Сережа кинулся к переговорной трубе и выдернул затычку.
– Мичман Казанков, командую башней. Примите три румба влево, тогда я раскатаю англичашку к свиньям на циркуляции!
Его трясло о возбуждения в азарте первого в жизни – и какого! – боя. Вот он, рукой подать, корабль сильнейшей в мире морской державы, и он, Сережа Казанков, сейчас нанесет ему coup de grâce[40], после чего просвещенным мореплавателям останется только спустить флаг! Нос «Стрельца» покатился влево, монитор обходил «Гидру» по широкой дуге, нацелившись в промежуток между британцем и батареей № 7. Немного… еще чуть-чуть…
– Пали, братцы!
Рявкнули оба орудия, и Сережа, не веря своим глазам, увидел, как от сдвоенного удара сдвинулась, срываясь с шарового погона, башня, как огромной консервной банкой раскрылась ее броневая крыша, как… и тут «Стрелец вздрогнул» от очередного попадания.
III. Принимайте командование!
Канонирам «Глэттона» для подготовки к выстрелу, требовалось втрое больше времени, чем их коллегам в башне «Стрельца». Орудия уже ворочались в сторону батареи, когда из-за окутанной дымом «Гидры» выполз русский монитор. Офицер, командовавший башней, еще не понял, что «Гидра» села на ряж – он увидел только, как русские дали залп в упор и как сорвалась с места, лопнув, как яичная скорлупа, носовая башня. И немедленно скомандовал наводить на монитор.
Обычно для того, чтобы добиться хотя бы накрытия, требовалось дать не один выстрел, причем каждый раз башню приходилось возвращать в исходное состояние для перезаряжания. За это время тихоходные, но юркие броненосные лодки русских успевали выйти из-под обстрела, и пристрелку приходилось начинать заново. А потому единственная башня «Глэттона» не давала сдвоенные залпы – сначала палило правое орудие, а уж потом, подправив прицел по фонтану от падения снаряда – левое. Но на этот раз командир башни, разозленный судьбой «Гидры», скомандовал залп сразу из обеих одиннадцатидюймовок.
Любителям морской истории известен термин «золотой снаряд». Боевые корабли сходятся и расходятся, осыпают друг друга сотнями пудов металла, пробуя на прочность броню, круша надстройки и все время промахиваясь, промахиваясь – на учениях канониры Королевского Флота считали успехом, когда с дистанции в полторы мили удавалось добиться двух процентов попаданий. «Золотой снаряд» – это единичное, особо точное попадание в болевую точку, способное решить не только исход поединка, но и судьбу целого сражения.
Канониры «Глэттона» добились сразу двух таких попаданий – причем в одном залпе, что бывает и вовсе уж редко. Два одиннадцатидюймовых снаряда, выпущенные с секундным интервалом легли в самое яблочко – первый попал в бруствер башни «Стрельца», снося леера и коечные сетки, засыпая осколками смотровые щели. Мгновением позже ударил второй – чуть выше, в боевую рубку. Он не пробил клепанную из десятка дюймовых слоев брони, но вмял ее почти на фут. И эти два удара стали роковыми для тех, кто был под броней.
Рубки русских мониторов имели всего пять футов внутреннего диаметра, и в эту тесноту во время боя набивалось не менее четырех человек – командир, рулевой, сигнальный кондуктор, и еще кто-нибудь, обычно штурман или старший офицер.
Сюда и влетели через смотровые щели рои острых как бритва кусков чугуна; к ним присоединились выбитые внутрь заклепки, скреплявшие листы брони – оставалось лишь удивляться, как в этой мясорубке хоть кому-то удалось остаться в живых. Этим счастливчиком оказался капитан-лейтенант Повалишин, командир «Стрельца». Большую часть осколков принял на себя рулевой; сорванный с крепления шкафчик для карт полетел в голову Ивану Федоровичу, но по пути ему подвернулся старший офицер. Окаянная железяка снесла ему полголовы и, изменив траекторию, врезалась в переборку.
Повалишину тоже досталось: мелкие осколки угодили ему в плечо, в бедро, скользнули по щеке и темени. Но сознания капитан-лейтенант не потерял; выбравшись из-под навалившихся на него мертвых тел, он попытался нащупать переговорные трубы. В глазах стояла кровавая чернота, и не понять было, то ли он ослеп слепота, то ли ничего не видно из-за пороховых газов…
Пальцы нащупали перекрученный металл – трубы не выдержали. Стойка машинного телеграфа… разбита, провода в гуттаперчевой изоляции торчат во все стороны. Повалишин простонал: «Есть кто живой?» В ответ лишь булькающие хрипы в развороченной груди рулевого. Не было сил встать, осмотреться, отдать команды, которых ждут у орудий, в кочегарках, в машинном отделении. Чувствуя, что теряет сознание, капитан-лейтенант на ощупь, расталкивая трупы, по лужам крови пополз к люку, ведущему в башню. Перегнулся через край, прохрипел:
– Мичман! Казанков, вы там живой? Принимайте командование!
И, как в прорубь с черной ледяной водой, провалился в беспамятство.
* * *В рубке Сережу едва не вывернуло – тяжелый, тошнотворно-сладкий запах свежей крови, тела, разорванные в клочья кусками металла. Ему приходилось видеть мертвецов— и на похоронах кого-то из родственников, и в Морском Корпусе, где, что ни весна, тиф уносил одного-двух воспитанников, пренебрегавших запретом пить сырую
