Первая колонна считалась быстроходной: «адмиралы» и двухбашенные лодки могли выдать более девяти узлов против парадных шести с половиной, на которые еле-еле были способны изношенные машины мониторов. На деле же старички едва выжимали шесть, и Сережа догадывался, какие загибы слетают по их адресу с мостиков «скороходов». Но что поделать, коли ход эскадры считается по самому медлительному кораблю…
От Кронштадта шли на пяти узлах. На «Стрельце» каждый вслушивался в ритмичный стук машины, молясь об одном – чтобы ее хватило на такое напряжение сил. И еще осталось бы на краткие минуты боя, когда, если хочешь уцелеть – изволь поднимать обороты до полных!
В полученном пакете кроме оперативных распоряжений, оказался приказ адмирала Бутакова – вернее сказать, не приказ, а обращение к офицерам и матросам. Сыграли «Большой сбор», и Сережа, изо всех сил скрывающий волнение в голосе (командир при любых обстоятельствах должен сохранять спокойствие, твердость и уверенность), объявил: их ждет не просто переход до Свеаборга, но неравный бой, прорыв сквозь строй вражеской эскадры. Британцы, писал адмирал, хоть и изрядно потрепаны у Кронштадта, по-прежнему сильны. И у них выигрыш по времени: хотя неприятель и вынужден тащить на буксире подорванные суда, к Свеаборгу все равно прибудет самое малое, на сутки раньше нашего передового отряда. Под огнем броненосцев крепость долго не продержится, и если не подойдет помощь – катастрофа неминуема. Надо с боем прорваться в Свеаборг и помочь продержаться до подхода основных сил флота. И тогда осаде конец – только безумец станет продолжать штурм, имея за спиной сильную, готовую к бою эскадру!
Адмиральское обращение встретили громовым «Ура»!
Бутакова, героя Крымской кампании, захватившего на своем «Владимире» турецкий паровой фрегат «Перваз-Бахри», создателя тактики броненосного флота, на Балтике любили. И верили ему не меньше, чем защитники Севастополя Нахимову. Раз адмирал говорит «надо», любой, от матроса-первогодка до поседевшего ветерана готов жертвовать собой, но не отдать неприятелю Гельсингфорс, ставший домом родным балтийским броненосникам. Британцы, извечные враги России желают, как и в 1855-м, получить у Свеаборга по зубам? Что ж, балтийцы рады оказать им эту любезность!
Все, однако, понимали – бой будет жестоким. Одно дело отражать атаки под прикрытием мин и могучих фортов, и совсем другое – проломить строй сильнейшего в мире флота. И даже преимущество в артиллерии (как показали недавние события, русские корабельные орудия заметно превосходят британские) не обещает решительного перевеса. Для десятков, возможно, сотен моряков этот бой станет последним.
Но до этого еще два, может три часа хода, если только не разойдется волна. А пока…
Сережа извлек из-под бушлата конверт. Рассыльный принес его в последнюю минуту, когда готово было прозвучать: «Отдать швартовы!» «Велено их высокоблагородию лейтенанту Казанкову в собственные руки!» Двое матросов с грохотом закинули на пирс малые сходни, и Сережа торопливо сошел на берег. Получив пятиалтынный на чай, рассыльный поклонился – «Желаю здравствовать!» – и отправился по своим делам. От конверта пахло ландышем, и молодой человек с трудом сдержался от того, чтобы не вскрыть его прямо на сходнях.
Ландыш – любимый аромат Нины. Во время достопамятного вояжа по магазинам в день тезоименитства цесаревича, он преподнес ей флакон кельнской воды с таким вот запахом. Фалрепный покосился на командира, когда тот проходил мимо него – унюхал? Сережа недовольно дернул щекой и по скоб-трапу, приклепанному к башенной броне, полез на мостик.
Письмо он прочел только через полтора часа, когда кильватерная колонна миновала Толбухин маяк. Нина писала о благотворительном бале; сетовала, что начальство так и не позволило «господину лейтенанту» оставить ненадолго служебные дела. «Было все городское общество, из Петербурга приехала Великая княгиня Мария Федоровна, супруга цесаревича!» Далее следовало детальное, на целую страницу, описание музыкального вечера, и особо – изумительной «сюиты соло для альта» которой угостила гостей заезжая музыкальная знаменитость.
В конце письма следовали приветы и пожелания удачи, и от самой Нины, и от Повалишиных. Заодно, девушка сообщала, что «Ивану Федоровичу лучше, он уже встает, врачи обещают не позже, чем через неделю отпустить домой. Ирина Александровна дни напролет проводит у постели супруга, и даже бал пропустила….»
Одним словом, приличное письмо, от приличной, благовоспитанной девушки своему приличному, благовоспитанному знакомому. Четкий, округлый, каллиграфический почерк, ровные строки, книжные фразы. И тем неожиданнее приписка – наискось, небрежно, с россыпью чернильных брызг, вылетавших из-под торопливого пера:
«Mon cher Serge, я жду вас, как ни разу в жизни еще не ждала. Возвращайтесь скорее, и молю всем, что для вас свято – берегите себя! Я знаю, вы такой отчаянный! Но если Вас, не приведи Господь, поранят, то можете не сомневаться – я буду выхаживать вас, как это делает тетушка.»
И, ниже:
«Посмейте только погибнуть! Никогда вам этого не прощу…»
* * *Ветер усилился. С веста то и дело налетали шквалы с дождевыми зарядами, и тогда от вант и растяжек трубы доносилось протяжное, на высокой ноте завывание – признак того, что сила ветра в порывах достигает шести баллов.
Сережа поежился, кутаясь в непромокаемый плащ, накинутый поверх сюртука. В десяти футах ниже волны свободно гуляли по палубе, разбиваясь о броневые листы, захлестывая амбразуры башни. В иное время их закрыли бы просмоленными парусиновыми чехлами, но только не сейчас – жерла орудий настороженно уставились в предштормовое море, и фонтаны брызг окатывают крупповскую сталь.
Враг впереди, он уже близко – в любой момент из-за шквала может показаться авизо или корвет боевого охранения. А потому, единственная предосторожность, которую можно себе позволить – заткнуть стволы дубовыми, обитыми кожей, пробками-заглушками. Когда придет время, пробки выдернут, приводя грозную мощь орудий в полную готовность.
– Вот и славно, Сергей Ильич! – Артиллерист придвинулся поближе, перекрикивая завывания ветра. – Англичане не смогут из-за качки метко стрелять, даст Бог, проскочим как-нибудь…
– Так и нам будет не легче! – возразил Сережа. – Ежели волна разгуляется – мы и ползти-то будем еле-еле, узла четыре, от силы!
– Ничего, потихоньку-полегоньку, проползем! – жизнерадостно отозвался собеседник. – А что палить не будем – не беда! Прижмемся к островам, англичане на мелководье не сунутся. А на средних дистанциях, да при на такой волне – какая стрельба? В белый свет, как в копеечку. А нам того и надо, лишь бы к Свеаборгу пройти!
– Ваши слова, Константин Георгиевич, да Богу в уши. – поморщился Сережа. Артиллерийский офицер (мичман из новоприбывших) слегка раздражал его своим юношеским оптимизмом. Впрочем, чему тут удивляться: его выдернули сразу после выпуска из Морского корпуса – срочного, без экзаменов, лишь бы заткнуть дыры в офицерском составе флота.
– Не пора ли вам проверить, как дела в подбашенном, на подаче? Не ровен час, наткнемся на охранение…
Мичман браво отозвался
