- Если только ты не в настроении для жесткой езды?
Я подмигиваю.
- Медленно и спокойно, ковбой, - предупреждает она. - Или я никогда больше не поеду с тобой.
Я помогаю ей сесть на мягкое кожаное сиденье, пристегиваю ремни и аккуратно надеваю наушники, чтобы мы могли говорить во время полета. Ее глаза круглые от ужаса.
Неужели тот факт, что это меня заводит, делает меня больным ублюдком? Я немного боюсь, что так оно и есть.
Быстро поцеловав ее в лоб, обхожу машину и забираюсь внутрь. Томми сидит сзади; Логан и Джеймс выехали раньше, чтобы подтвердить детали безопасности и встретят нас, когда мы приземлимся. Подняв большой палец наземной команде, мы взлетаем.
Оливия рядом со мной замирает. Будто боится пошевелиться или заговорить. Пока мы не сворачиваем направо. Затем она кричит как резаная.
- О Боже! Мы убьемся!
Она хватает меня за руку.
- Оливия, мы не убьемся.
- Нет, убьемся! Наклони! Наклони в другую сторону!
Она отодвигается от окна - в противоположную сторону от нашего крена. И Томми, стараясь быть полезным, наклоняется к ней. Я выравниваю нас, но ее хватка на моей руке не ослабевает.
- Посмотри на вид, сладкая. Посмотри на огни - они как тысячи бриллиантов на ложе черного песка.
Глаза Оливии так крепко зажмурены, что почти исчезли с ее лица.
- Нет, спасибо, мне и так хорошо.
Я отрываю ее руку от своей, по одному пальцу за раз.
- Хорошо, вот что мы сделаем. Ты положишь руку на рычаг и поведешь вертолет.
Ее глаза распахиваются.
- Что?
- Ты боишься, потому что чувствуешь себя не в своей тарелке, - спокойно говорю я ей. - Это поможет тебе почувствовать себя лучше.
- Ты хочешь, чтобы я дотронулся до твоего рычага и почувствовала себя лучше? - недоверчиво спрашивает она. - Звучит как клеше.
Я смеюсь.
- Никакого клеше. Но... мой рычаг всегда делает все лучше. Ты не ошибешься, если прикоснешься к нему. - Я беру ее руку и кладу на штурвал, дразня ее. - Вот так, держи крепко, но не пережми. Не гладь, просто держи его - я знаю, он большой - привыкни к ощущению его в руке.
Оливия фыркает.
- Ты грязный, порочный мужлан.
Но она забыла бояться, как я и надеялся. И через несколько минут я убираю свою руку с ее руки, и она твердо держит штурвал, вся в себе, ее лицо пылает от счастья.
- О Боже мой! - она задыхается - и это меня тоже возбуждает. - Я делаю это, Николас! Я лечу! Это потрясающе!
Мы приземляемся примерно через два часа и едем в Смитсоновский институт, украшенный ярко-красными полосами между каменными колоннами и широкими прожекторами вдоль красной ковровой дорожки.
Когда мы подъезжаем, я вижу знакомую вспышку камер.
- Спереди или сзади? - спрашиваю я Оливию в лимузине, поворачиваясь к ней лицом.
Она смотрит на меня с намеком на сухую улыбку.
- Тебе не кажется, что еще слишком рано пристраиваться сзади?
Я ухмыляюсь.
- Для этого никогда не рано.
Она хихикает. Но потом я становлюсь серьезным. Потому что знаю, как сильно я собираюсь перевернуть ее жизнь с ног на голову... а потом, менее чем через четыре месяца, я уйду. Оливия пока этого не понимает, не совсем.
- Если мы войдем в парадную дверь, они сфотографируют тебя, узнают твое имя, и мир сойдет с ума - но это будет нашим решением. Если воспользуемся задней дверью, можем выиграть немного больше времени, но не будем знать, когда, где и как произойдет разоблачение. Это просто случится. - Провожу рукой по ее колену. - Все зависит от тебя, любимая.
Она наклоняет голову, глядя в окно, наблюдая за толпой фотографов, и кажется более любопытной, чем во всем остальном.
- А что мы скажем?
- Ничего. Мы им ничего не говорим. Они пишут, что хотят, и фотографируют в любое время, но мы никогда ничего не подтверждаем и не отрицаем. И дворец не комментирует личную жизнь королевской семьи.
Она медленно кивает.
- Это как, когда поженились Бейонсе и Джей Зи. Это было во всех газетах: доставка цветов, сплетни от поставщиков провизии - все знали, но пока они фактически не подтвердили это, никто на самом деле об этом не знал. Всегда существовала кроха возможного сомнения.
Я улыбаюсь.
- Именно.
Через несколько мгновений Оливия делает глубокий вдох. И протягивает мне руку.
- Сожалею, что разочаровала вас, Ваше Высочество, но сегодня вечером не будет никаких действий через черный ход - только через парадную дверь.
Я беру ее за руку и целую - нежно и быстро.
- Тогда пошли.
Оливия держится хорошо. Она машет им рукой, улыбается и игнорирует вопросы, которые сыплются на нас как рис на свадьбе. Она беспокоится, что на каждой фотографии у нее будет «рыбье лицо» - не совсем уверен, что это такое, но звучит не очень хорошо. И перед ее глазами еще долго остаются пятна - я говорю ей в следующий раз смотреть вниз, под вспышки, а не на них, - но в остальном она проходит свой первый опыт общения с американской прессой невредимой.
В бальном зале, с бокалом вина в руке и ладонью на пояснице Оливии, нас встречают хозяева, Брент и Кеннеди Мейсон.
Мейсон на несколько лет старше меня, но в нем чувствуется какой-то налет юности. Он не похож на человека, который воспринимает себя - или что-то еще - слишком серьезно.
Они кланяются – подвиг для Кеннеди Мейсон с ее большим, круглым, сильно беременным животиком. Затем мы пожимаем друг другу руки, и я представляю Оливию.
- Для нас большая честь видеть вас здесь, принц Николас, - говорит Мейсон.
Он имеет в виду деньги - для него большая честь видеть здесь мои деньги, потому что это то, о чем на самом деле идет речь. Хотя мне нравится Фонд Мейсона; их накладные расходы низки, и они поддерживают программы, которые на самом деле помогают реальным людям.
- Но мы будем скучать по вашей бабушке, - замечает Кеннеди. - В прошлом году она была душой вечеринки.
- Она довольно хорошо справляется будучи центром внимания, - отвечаю я. - Я передам ей ваши наилучшие пожелания.
Мы вчетвером легко беседуем, пока Кеннеди не кладет руку себе на живот, прикрытый ярко-синим шелковым платьем.
- На каком вы сроке? - спрашивает Оливия.
- Не на таком большом, как думаете, - сокрушается Кеннеди. - В этот раз у нас близнецы.
- Потрясающе, - легко говорит Оливия. - Поздравляю.
- Спасибо. Наша дочь, Вивиан, в восторге. И я тоже - когда не слишком
