– А знаешь ли ты, что увидит, проснувшись, твоя мать?
– НЕТ! НЕ НАДО! УМОЛЯЮ! – взвыл Кристофер.
Вырвавшись, он побежал к матери. Джерри сбил его с ног.
– Она проснется с Джерри. УгаДай: что будет дальше?
Кое-как поднявшись, он стал опять продираться к матери. Температура тела ползла вверх.
– Она увидит, что некто подглЯдывает за ней из ванны. Твой отец. Он поднимется из воды с ножом.
– НЕТ, ВЫ ЭТОГО НЕ СДЕЛАЕТЕ! НЕ ТРОНЬТЕ МОЮ МАМУ! ПОЖАЛУЙСТА!
– Но он не собирается ее убивать. Он уБьет тебя.
Толпа уже втаскивала его мать по лестнице за волосы. Она болталась из стороны в сторону, словно карманные часы на цепочке.
– Она посмотрит, как ты будешь умираТь, а наутро проснется с Джерри. Потом заметит, как некто следит за ней из ванны. Это окажется твой отец. Он поднимется из воды с ножом. Но он не собирается ее убивать. Он уБьет тебя. Она только будет смотреть. А на другое утро…
– НЕТ!
Подскочив к дереву, Кристофер успел схватить маму за ноги. Попытался стянуть ее с лестницы. Но сам рухнул на колени, утопая в боли. Удержать ее он не смог. К нему подошли Майк и Мэтт. Каждый положил руку ему на плечо и одновременно с братом открыл рот.
– кристофеР. я большЕ не могУ за тобоЙ гонятьсЯ. я выжидаЛ двЕ тысячИ леТ, чтобЫ вырватьсЯ иЗ этоЙ тюрьмЫ. либО тЫ принесешь мнЕ клюЧ и убьешЬ шептуньЮ, либО я навеК оставлЮ у себЯ твоЮ матЬ вместО игрушкИ. иныХ возможностеЙ неТ. кто-тО определеннО умреТ на роЖдествО. либО шептуньЯ, либО твоЯ матЬ. а сейчаС…
– выбираЙ.
Мистер и миссис Коллинз распахнули дверь, готовясь втолкнуть в дом на дереве мать Кристофера.
– Ладно! Стойте! Я сам. Отпустите ее! – прокричал Кристофер.
Настал миг тишины, а потом из тысячи ртов вырвался шепот:
– спасибО, кристофеР…
Город бережно спустил мать Кристофера по лестнице на землю. У нее был такой мирный вид. После всего, что выпало на ее долю. После всего, что делала с нею жизнь.
Опустившись на колени рядом с ее телом, Кристофер погладил мать по лбу, как делала она, когда он лежал с температурой. Взял ее за руку. Если и был у нее пульс, Кристофер не сумел его нащупать.
– Мама, теперь я должен идти, – вполголоса сказал он.
У него разгорался жар. Какого не было еще никогда. Волосы на затылке встали дыбом. Нагретый живот потрескивал от электричества. По всему телу нагревался колючий шепот, но для его матери начинался он не в мозгу и не в руках у Кристофера.
Начинался он в сердце.
Закрыв глаза, Кристофер прижимал ее к груди. Колючий шепот двигался сквозь него, как великие облака. Он втягивал носом растирание, которое она наносила ему на грудь, когда он болел. Пиво со льдом, которое он наливал, как Мэри Кэтрин – церковное вино, странно похожее на кровь, хлеставшую сейчас из носа Кристофера.
Различия стерлись.
Кристофер ждал, что из него вот-вот вытечет вся кровь, но остановиться уже не мог. Невзирая на муки. Не зная, что можно для нее сделать. Колючий шепот заставил Кристофера прочувствовать застрявшую у нее в теле пулю. Каждую надежду и каждый страх, нажимавший на курки. Каждое нарушенное обещание, каждую изломанную жизнь.
Жар нарастал. Голова у Кристофера вопила. Череп раскалывался пополам. Сейчас ему стало известно все. Все, что пережила его мать. Все, что мать для него сделала. Глядя на ее жизнь, он наконец-то разобрался в своем потаенном ощущении.
Это было не ощущением мук.
Это было ощущение могущества.
Он был всеведущ. И всемогущ. Он приблизился к Богу, насколько способен приблизиться просто смертный. Он нагревал ее сломанные ребра. Каждую впадинку. Каждую морщинку. Каждую тупую боль и острую муку. Все это бежало сквозь него, чтобы исчезнуть в облаках.
Мать Кристофера открыла глаза. Она была жива.
– Кристофер, – шепнула она. – Что происходит?
– Ничего, мама. Теперь с тобой все в порядке.
Он не прерывал касаний. Давал ей все больше и больше жизни. Видел все ее воспоминания. Не только фактическую сторону. Но и ощущение от каждого. Слезы, гнев. Ненависть к себе. Незримые шрамы.
– Мама, я могу забрать все твои муки. Ты позволишь?
– Что-что? – тихо переспросила она.
– Тебе не придется больше испытывать боль. Ты позволишь мне это для тебя сделать?
– Да, солнце. Все, что захочешь, – ответила она.
Положив ладонь ей на плечо, он скользнул по коже между ее грудью и ключицей. В первый миг она не почувствовала никакой разницы.
А потом это началось.
Она подняла взгляд на сына. У него из носа капала кровь.
– Что не так, солнце? – спросила она Кристофера. – У тебя носовое кровотечение?
– Я не пострадаю, мама. Ты просто наблюдай, – сказал он.
Инстинктивным движением она утерла его лицо от крови. Он с улыбкой взял ее руку в свою. У нее по коже разливалось его тепло, и она видела, как вся ее жизнь проходит у него перед глазами. Раз от раза она прятала слезы, не собираясь учить сына бояться. Раз от раза улыбалась, чтобы он чувствовал себя в безопасности, а потом уходила в другую комнату и пересчитывала оставшийся у них тридцать один доллар. Раз от раза принимала на себя все удары. Раз от раза отдавала все ради него. Ночами поправляла ему одеяло. Вскакивала с постели, потому что не могла махнуть рукой на Кристофера, как махали рукой на нее. Вновь и вновь пропускала через себя каждое мгновение, проведенное с сыном.
Но не так, как все это виделось ей.
А так, как все это виделось ему.
Поначалу она не узнавала это ощущение, но когда узнала, из глаз полились слезы. Она почувствовала, как это бывает, когда тебя ставят превыше всего. Как это бывает, когда тебя безоглядно любит кто-то большой, способный защитить и решить все трудности. Она стала сама себе родительницей. Она оказалась в безопасности. Никогда еще за всю свою жизнь не знала она такого счастья. Здесь было даже нечто большее, чем счастье. Большее, чем надежность. Ощущение это сводилось не к тому, что она чувствовала. А к тому, чего не чувствовала.
Она больше не чувствовала боли.
Боль ушла. Ушло все чувство вины. Ушел страх. Ушли терзания из-за его дислексии. Из-за их бедности. Из-за их положения. Все это растаяло. Не осталось неудач. Она видела себя только такой, какой видел ее он. Героиней. Всемогущей. Всезнающей. Самой потрясающей из всех людей, когда-либо ходивших по этой земле.
Она посмотрела на сына: тот улыбался ей, как улыбался каждую кинопятницу. Каждый раз, когда выбирал для нее книгу. Каждый раз, когда ради нее притворялся, будто ему нравится фильм. Каждый раз, когда приносил ей пиво со льдом. Она испытала ощущение своих объятий. Своей стряпни. Своей красоты. Вечность мгновений, протянувшихся перед ними во время созерцания света сотни миллиардов звезд.
– Мам, – окликнул он. –
