Молли прижала ладони к своему колышущемуся бюсту:
– Мои нервы этого не выдержат! Я не предполагала, что здесь будут метать ножи, когда предоставляла вам кров! – Она поставила Сизифа на пол, и он тут же принялся обнюхивать территорию, хотя уже знал эту крохотную мансарду наизусть.
Молли издала жалобный стон:
– Мой бесценный портрет! Он испорчен!
И действительно, от нескольких метких попаданий кинжала он не стал красивее. Молли могла потребовать за него возмещения. Чтобы пощадить наши финансы, я уже начала несколько дней назад давать ей уроки игры на пианино внизу, в её гостиной, перегруженной плюшевыми подушками. Поскольку она унаследовала от одной своей подруги это прямоугольное фортепиано, тафель-клавир, популярный в эту эпоху музыкальный инструмент. Эта подруга была содержанкой одного успешного торговца лошадьми, который происходил из крестьянской семьи, но непременно хотел окультуриться и поэтому подарил ей инструмент. К сожалению, подруга Молли – а её звали Бесс – не успела как следует порадоваться, так как вскоре умерла от чахотки. Клавир вместе с любовником она завещала своей лучшей подруге Молли Фландерс, которая теперь училась у меня на нём играть.
– Не для того, чтобы из меня вышла изящная дама, – сказала она мне, – а только потому, что я так любила добрую Бесс. И потому что мистеру Фелпсу нравится, когда занимаются музыкой, оперой и всей этой чепухой.
К сожалению, Молли была абсолютно немузыкальна. Её этюды можно было вынести с большим трудом, а стены дома были очень тонкие и совсем не держали шума. Да и в остальном здесь было не особенно уютно, красивой жизнью это было не назвать.
Мы поселились в маленькой мансарде, продуваемой сквозняками, над теми двумя комнатами, которые занимала Молли, в дурном и вонючем доходном доме на Брик-Лейн. После нашего бегства с Гросвенор-сквер нам не пришло в голову ничего лучшего, как искать убежища у неё. В конце концов, она в своё время в церкви внятно предложила нам помощь. И действительно великодушно нас приняла, но у неё были свои принципы, и самый первый из них гласил: ничего не делать бесплатно. Якобы она сама платит такие огромные деньги, что без нашего вклада ей уже давно пришлось бы съехать. Однако новые платья и кричащее розовое боа из перьев, тоже с иголочки новое, не указывали на то, что она была на мели. Кроме того, существовал ещё мистер Фелпс, чья симпатия позволяла ей лишь изредка работать на улице. Среди прочего, она училась игре на пианино ещё и потому, чтобы потом когда-нибудь стать мистеру Фелпсу достойной женой. За эту цель она боролась со всей решимостью. При этом не играло никакой роли то, что пока еще он был женат.
– Его старуха долго не протянет, – сообщила мне недавно Молли. – Она уже несколько лет как чахнет. Ещё бедная Бесс всё время ждала, что его жена околеет, но скелет с косой, к сожалению, первой забрал саму Бесс. Жизнь зачастую так несправедлива, а смерть и подавно. – Она перекрестилась: – Но теперь, кажется, всё оборачивается к лучшему. Последние недели его жена харкает кровью.
Но пару дней спустя миссис Фелпс, правда, в необычном порыве крепости снова оклемалась. Её даже видели за покупкой новой шляпы, отчего настроение Молли вот уже несколько дней держалось на нулевой отметке.
Молли с ужасом обследовала дырки в своём портрете.
– Ему пришёл конец. Такой красивый портрет! Он стоил мне целого состояния!
Я взяла Сизифа на руки и прижала к себе.
– Мы бы тебе возместили ущерб, но мы разорены, Молли.
Она бросила значительный взгляд на серебряный подсвечник, который стоял на трухлявом комоде – наш последний ценный предмет. Всё остальное уже перешло в её собственность. За новый матрац (в старом жили блохи), за баночку чая (наша единственная роскошь) и прежде всего за то, что она часто выгуливала Сизифа. Сами мы не отваживались показываться с ним среди дня, ведь Фицджон давно нас выслеживал. Щенок был бы дополнительной приметой и давно бы нас выдал. Поэтому официально он считался собственностью Молли, и она поневоле выходила с ним за дверь, когда ему было надо, а это случалось часто.
Она поглядела сперва на меня, потом на Себастьяно так, что мне не понравилось.
– Сейчас о вас кто-то спрашивал. Большой такой, рослый тип, сильно смахивающий на сыщика с Боу-стрит, если вы понимаете, о чём я говорю.
Я встрепенулась. Значит, Смит уже приступил к расспросам!
– И что ты ему сказала? – спросила я.
Она не удостоила меня взглядом, а вместо этого смотрела на Себастьяно, который как раз нагнулся за рубашкой, и ей открылся хороший вид на его мускулистую спину.
– Ну, что я здесь не видела никого, кто подходил бы под его описания. Но этот тип сказал, что снова придёт. И сказал, что назначено хорошее вознаграждение, если кто даст подсказку. Может быть, в доме есть люди, которые не так молчаливы, как я.
– Да и сами вы, может быть, уже не будете молчаливы, когда они снова придут, – добавил Себастьяно холодным тоном.
Молли только пожала плечами, но мысли хорошо читались по её лицу. Её симпатии разделились. В первую очередь она думала о собственном благополучии. Молли было почти тридцать, и шансов для подъёма по социальной лестнице у неё оставалось немного. Никто не посмел бы поставить ей в вину то, что в первую очередь она печётся о себе. На её месте я и сама ничего не желала бы так сильно, как покинуть эту убогую местность. А ведь ей ещё сравнительно сносно жилось здесь, потому что в её распоряжении было два этажа. А под нею в пространстве, разделённом на множество тесных комнат, жили ещё семей десять с многочисленными детьми. Сталкиваясь с этими людьми на лестнице, можно было ужаснуться их болезненному, истощённому виду. Будь то старые или малые, здесь жили сплошь худые, постоянно кашляющие люди. Многие дети были острижены наголо – из-за вшей. Целые семьи из этого дома работали до упаду на близлежащей суконной фабрике, включая детей, которым приходилось работать за прокорм лет с девяти или десяти. И всего заработанного едва хватало на жильё и самую убогую еду. В доме постоянно воняло углём и рыбой, и это в лучшие дни. А когда шёл дождь, отвратительные миазмы переполненных отхожих мест проникали во все щели и отравляли воздух до последнего уголка.
Разница с роскошной жизнью высшего слоя в лучших частях города была разительная. Трудно было поверить, в каких жалких условиях жили здесь люди. Оглядываясь назад, я сердилась на себя – с какой лёгкостью я расшвыривала деньги в моих шопинг-турах с Ифи, ни разу не подумав о
