Зеленая девица сидела за столом, закинув ногу на ногу, покачивая носком сапога. Придерживала платочек у лица. Напротив сидел Баз. Ковырялся в круглом ухе, тоскливо поглядывая на стену.
– Разжалуют… – сетовал, уныло уставившись в темное окно.
– Не разжалуют! У них хранителей не хватает. А после того как моего с позором сняли, так и подавно никто идти в хранители не хочет, – хлопнула по столу ладонями девица и кивнула в мою сторону. – Посмотри-ка, наша никак в себя приходит!
Баз оживился, даже в глазах что-то сочувственное появилось. Надо же, я думала, совсем ему не нравлюсь. Хранитель подскочил ко мне и застучал хвостом по полу.
Поднялась и неспешно подошла к кровати девица. Присела, озадаченно всматриваясь в меня красными глазищами.
– Хорошо приложила, – прицыкнула языком. – Ты извини… Я думала, снова какая-нибудь неупокоенная забрела. Здесь бывает, – невозмутимо похлопала меня по плечу. Я ойкнула, хлопок отдался в голову, и там застучало. – Но и ты не промах. – Девица убрала платок от лица, хмыкнула распухшим носом. Тот занимал пол-лица и был скривлен влево. Я не могла не улыбнуться. Представляю, как я выгляжу. Осторожно прикоснулась ко лбу, шишка – будь здоров.
– Меня, кстати, Тара Вьятт зовут, – представилась девица.
Я, поморщившись от боли, села.
– Найли Сторм, – проговорила напряженно.
Дух пристроился у Вьятт за спиной и выглядывал из-за плеча. Невинные черные глазенки хлопали ресницами. На рыжей морде было написано: «А я чего? Я в бабские разборки ни-ни!»
– Значит, ты тоже на боевика? – продолжила хрипловатым голосом Тара.
Значит? Ага, вот о ком говорил Зак. Что ж, спасибо, друг. Мог и предупредить.
– Жить будем вместе. Нас, боевиков-девчонок с первого курса, ты да я. Если чего, ко мне беги, я им всем… – Она сжала крупную зеленую ладонь в кулак и погрозила в воздухе. Глаза сверкнули внутренней яростью. Нечистые! Да она ходячий комок нервов! Причем вполне такой внушительный комок. Тара шмыгнула носом и тут же поморщилась, приложила к нему платок. Покосилась на духа:
– Ты хоть бы лед принес!
Дух оскалил пасть, посмотрел на меня, всю «красивую», головой покачал и скользнул в стену.
– Наставнички! – пробасила вслед ему Тара, запрокинула голову, вытирая просачивающуюся из носа кровь. – Мне тут тоже одного приставляли… Так он сутки рядом висел… – Довольная улыбка расплылась по лицу. – А теперь ищи-свищи его…
Из стены вернулся Баз с полотенцем через плечо и чашкой со льдом в лапах. Протянул Вьятт. Смотрел он на нее при этом очень неприязненно, то ли услышал последнюю реплику, то ли знал того духа. Тара положила кусочек льда на переносицу и облегченно выдохнула. Мне, судя по всему, лед уже не поможет.
– Помыться бы. – Язык едва шевелился.
Вьятт кивнула и даже помогла мне встать с кровати.
Я уже входила в душевую, когда Тара крикнула:
– Ты не обижайся, всяко бывает… – Я оглянулась. Вид у нее и правда извиняющийся был. Я, боясь лишний раз кивнуть головой, рукой махнула.
Стоя у зеркала, понимала, отчего Тара решила вдруг извиниться. Знала, что я увижу в отражении. Честно, такой вид мало кому мог понравиться. Иссиня-фиолетовая шишка выпирала посреди лба. Переливаясь, уходила темным разводом на переносицу, делая мой нос ничуть не меньше, чем у новообретенной подруги, и опускалась под глаза удручающими синяками. Щеку раздуло так, что казалось, будто у меня лицо несимметричное и левая часть губы сползает вниз.
Вот тебе и встреча! Теперь понятны любопытно-сочувствующие взгляды соседок.
Приподняла голову и посмотрела на шею, туда, где находился злосчастный амулет. На этом месте виднелся ожог, широкий, покрывшийся пузырями.
Я вздохнула. Залезла в ванну. Повернула кран. Из душа прыснули струи теплой воды. Прикрыла глаза. Капли стекали по опухшему лицу, пощипывало ожог. Но все-таки мне становилось хоть немного, но легче, и шум в голове утихал.
После неторопливо вытерлась нежным махровым полотенцем и укуталась в теплый белоснежный халат. Медленно расчесала мокрые волосы.
– Ты еще долго? – заботливо поинтересовалась из-за двери Тара.
– Иду, – тихо ответила я и вышла.
Вьятт стояла у стола, разливая чай из маленького чайничка, рядом находилась вазочка с печеньем и бутербродами. База в комнате не было.
– Нормальной еды с ужина не осталось, но кое-чего я наскребла в столовой, пока ты мылась, – начала Тара, пока я рассматривала платья, висевшие в раскрытом шкафу. – Ты на занятия лучше в брюках ходи, – сказала она, заметив мою задумчивость.
Я покосилась на нее с вызовом. Еще чего! Может, для нее такой вид и норма, а у нас в поселке не принято было, чтобы девушки, как мужики, в брюках ходили.
Она усмехнулась, смотря на мой недовольный вид, и села у стола. Взяла кружку, громко хлюпнула чаем, морщась опухшим носом.
Платье я выбрала темно-зеленое с глухим воротом, скрывая под ним ожог на шее.
Чай мы пили медленно, размеренно прихлебывая из фарфоровых кружек. Разговор не клеился. Тара изучающе посматривала на меня красными глазами. Я на нее – с немым любопытством.
– Да ладно, – не выдержала она первая. – Спрашивай. Я же вижу, на языке вертится… Только чур условие. Говорим о том один раз, – сузила глаза, пронизывающе глядя. Я взяла в руки печенье, покрутила в руках и, откусив, спросила:
– Что у тебя за проклятие?
Тара отставила кружку, по-мужицки откинулась на спинку стула. Тот скрипнул под ее весом, а она закинула ногу на ногу.
– Дед мой семью троллей убил, всех подчистую. Вырезал вместе с детьми. – Глаза Тары при этом заполыхали огнем, а на лице выразилась глубокая ненависть. Мне вдруг подумалось: дай волю, она бы сама своего деда собственными руками удушила. – Дикие, говорит, были. А троллиха магичкой оказалась, ну и прокляла перед смертью. Навещала: «Аукнется тебе деяние!» Время прошло, дед про магичку забыл. Семьей обзавелся, дети пошли. Все как один – ладные, хорошенькие. Разве ж, когда все хорошо, о плохом думается? О проклятии вспомнил, когда внуки народились. Все нормальные, и только я… Полуледи, полутролль. Младшая, у младшего сына. Соседи коситься начали. Вот меня с пеленок в приют и определили. – Она горько усмехнулась. – Навещать приходили раз в неделю, а как постарше стала, так и вообще пропали. Стыдно такую дочь иметь. Матушка-настоятельница мне перед уходом бумагу дала, а там отказная. Так и осталась без рода и племени. Ненавижу! – Кулак опустился на стол. Жалобно звякнули о блюдца кружки, расплескивая чай. – Вышла из приюта, а идти некуда. Хорошо, настоятельница рассказала мне об институте проклятых. Я тогда решила – закончу его, контролировать себя научусь и в наемники пойду. Им сейчас платят хорошо. Богатой стану и к родственничкам заявлюсь. Пусть увидят и… – Глаза девушки заблестели влагой. Но она быстро вытерла их ладонью, шмыгнула носом и громко выдохнула: – Вот так. А ты как сюда?
Чай остыл, пока Тара историю свою рассказывала. У меня, честно сказать, и аппетит пропал. Я смотрела на зеленокожую девушку и думала, что не такое уж у меня плохое детство было. Пусть тетка воспитывала, а родная. И дом имелся, и сестра, которая любила. Роднее ее никого у меня не было. Вдвоем росли, в одну школу ходили, уроки она мне делать помогала, кусок послаще подсовывала. Мне разом стало тоскливо. Как там Хилда?
– А ты? Какое у тебя проклятие? – переспросила Тара и потянулась за кружкой, посмотрела: густая жижа плескалась на дне. Девушка плеснула себе кипятка и громко захрустела печенькой.
Я вздохнула, прогоняя невеселые мысли.
– Родителей не видела. Тетка воспитала. А проклятие… Я не знаю, как и от кого мне досталось. – Помолчала, изучающе смотря на стол. – Я суккуб.
Тара даже пить перестала, удивленно
