Первый, кто пришёл в себя, был Генри. Он почему-то был так уверен, что это ерунда, и не верит в колдовство. Просто помутнение рассудка, которое пройдёт уже завтра. И я поверила, сказав ему «да» и скрепив наш союз поцелуем под раскаты грома где-то на горизонте. Генри обнимал меня, и казалось, что теперь ничто не тронет нас — всё было позади. Как же я ошибалась.
Дождь так и не унимался, поэтому решили переждать в церкви. Сестра как раз пришла в себя и, увидев нас в законном браке, заплакала. Она раскаивалась в том, что натворила, что нечистые силы затуманили разум, но всё это было серьёзно. Никто тогда особенно не принял её слова близко к сердцу, считая, что она ополоумела. Но мне всё равно что-то не давало покоя, как будто в сзади вечно стояла тень, которой не было стоило только повернуться.
Через год у нас родилась девочка — Кларисса — очаровательная малышка. С нами ничего не происходило, и мы забыли о тех словах Вирджинии. Только через год, ровно в день рождения дочки, сестра упала с лошади в обрыв. Хотя поговаривали, она сама спрыгнула, не выдержав голосов в голове. С этого всё и началось, стали преследовать мелкие напасти и неудачи.
Я сломала ногу через год, зацепившись за корень дерева недалеко от могилы сестры. Повезло, нашли и успели спасти ногу, но я всю жизнь с того момента хромала. Но, видимо, несмотря на все эти несчастья, бог послал нам благодать — я снова была беременна. И на большом сроке в наш дом приходит плохая новость. Генри тяжело заболел, и врачи не предполагают, что он выкарабкается. К тому письму прилагалась записка, написанная им неровным почерком: «У нас будет дочь, назови её Оллин».
Я проплакала оставшиеся несколько месяцев до рождения, мало-мальски заботясь о Клариссе. Всё думала, что не согласись тогда на брак — все были бы живы, но я не поверила в проклятье. Потеряла мужа и сестру, которой хотелось справедливости — она ничем не была хуже меня.
В ночь рождения Оллин была гроза. И после того, как она закричала, в нашей семье больше не было никаких неприятностей. Как и обещала Вирджиния, проклятье перекинулось на новых сестёр. Теперь мои малышки, вы, в опасности, и я надеюсь, что не станете совершать такие же ошибки, как и ваша матушка. Проклятья родной крови — одни из самых сильных, как сильно ты любил, так в несколько раз сильнее ненавидишь.»
Я до сих пор внимательно вглядываюсь в прочитанные строки и ищу подсказку, что это шутка или сценарий для нового фильма по мотивам книг Стивена Кинга. Почему-то я верю, где-то внутри, во всё это, но продолжаю сопротивляться. «Неужели вот так всё началось? С сестринской зависти и ненависти?». Не теряя даром время, я беру второй конверт — Кларисса Штраус 1915 г.
«Для меня всё началось в 1910 г. Перед свадьбой бабушка передала письмо матери, которое та написала незадолго до своей смерти. Когда было пятнадцать лет, она заснула и не проснулась. Наверно, она просто устала жить без сестры и папы, которого я видела только в раннем детстве, чего совсем не помню.
Я верю в то, что случилось между мамой и тётей. Это оставило отпечаток и на нас с Оллин, которая не собиралась проверять правдивость слов матери на себе, как и я. Не хочу, очень не хочу, чтобы подобное повторилось, поэтому после своего замужества я организовала фонд семьи, в который систематически будут откладываться деньги, чтобы у всех остальных из нашего потомства был стимул не нарушать традицию и не проверять, какого это терять близких, не познав их ласки и не узнав лично. Я глубоко скучаю по маме и надеюсь, что там она встретила отца.
В 1913 г. у нас с Эдвином рождается первая девочка, которую назвали Александрой в часть матери. И после этого даже не было сомнений, что когда-то у нас будет ещё одна девочка и проклятье перейдет на следующее поколение. И через два года появляется Беллатрис. И очень страшно смотреть на то, какой она растёт — чересчур строптивая и своенравная. Я не хочу думать, что с моими малышками что-то может случиться…»
Это письмо не сильно-то вселяет уверенность в том, что будет дальше. Я открываю сразу третье письмо. Самое толстое из всех, в нём много листов, которые выглядят как дневниковые записи. Понимаю, это принадлежит Беллатрисе, той самой младшей дочери Клариссы, за чей характер она переживала. Она могла натворить что угодно.
12 июня 1930 г.
Александра снова везде первая! Кажется, я вечно буду её тенью или жалкой копией, потому что она такая вся правильная, идеальная и думает о других. Я хочу думать только о себе и быть центром всего, чтобы мне поклонялись, любили и обожали — я это заслуживаю. Лучших тканей, лучших слуг, лучших женихов, но нет же — всё должно быть у Александры. Меня же только одёргивают по причине и без, чтобы я ждала своего часа. Я не верю в эти байки родителей про проклятье. Но когда я это сказала маме в чувствах и назвала её лгуньей и выдумщицей, лишь бы я только не мешалась под ногами, она залепила мне пощёчину. Первый раз увидела, как она злится. И удивила не боль от больших и тяжёлых колец — лицо. На нём читалась не скрываемое омерзение от моего поступка. Только вместо того, чтобы угомонить этим, они сделали только хуже.
1 августа 1930 г.
У меня получилось! Патрик, которого присмотрели Александре в женихи и в которого она даже успела влюбиться, взглянул на меня — а это много чего стоило. Я добилась, чтобы он разорвал помолвку с ней и выбрал меня. Видимо, Александра не позволяла ему себя трогать и зажимать в саду, когда как я терпела его мерзкие усы с запахом табака на своей коже с одной лишь целью — наказать сестру.
11 августа 1930 г.
Патрик просит моей руки у родителей, Александра тихо плачет в своей комнате, а мне они оба осточертели. Нужно было только внимание — его я и добилась. Пару дней назад была на балу и встретила американца — вот это мужчина моей мечты, а не червяк-Патрик, не умеющий удержать свои руки. Луис и я влюбились с первого взгляда. Надеюсь, у родителей хватит ума отказать Патрику и выставить его за дверь пинком под зад, потому что я буду отрицать
