— Нет, не согласен. Тогда и всеми библейскими пророками руководил бы никто иной, как дьявол! Разве пророк, апостол и евангелист Иоанн на острове Патмос диктовал «Апокалипсис» по наущению дьявола?
Судья вскочил со стула. Вытягивая вперед руку, он прокричал:
— Да этот человек просто издевается над нами! Его языком говорит сам нечистый! Я полагаю, что следует придать его пытке. Иначе мы ничего не добьемся от него. Никто не возражает против пытки, господа судьи?
— Никто.
Вообще-то, это было не по правилам. Святая инквизиция — это вам не палач Махрютка при Иване Грозном. Сперва надо лишь показать обвиняемому орудия пыток и дать срок одуматься и раскаяться. Ну, а если тот не одумался, тогда начать применение жутковатых «орудий труда», но сперва — понемногу, вновь призывая одуматься.
Видимо, многочисленные доносы заставили судей поторопиться. Или было в том еще что-то?
Константин с ужасом понял, что сам навлек на себя пытки Святой инквизиции. Он был настолько глуп, чтобы сообщить офицерам судна: его не только отпустят, но и сам король Филипп даст ему некую особую миссию. Это и в самом деле виделось в будущем. Но зачем, зачем было говорить правду, какой бес тянул его за язык?! Теперь инквизиторам хотелось проверить правдивость предсказаний, которые, конечно же, были подробно изложены в доносах.
«Правда… К чему она, если не приносит пользы ни тебе, ни окружающим? Вот выкручивайся теперь!» — грустно и даже как-то сочувственно проговорил внутренний голос.
— Тогда пусть отведут этого человека в зал пыток и применят к нему самые строгие средства.
— Ваша милость, — сказал Костя. — Я без страха приму ваши пытки, потому что уверен, что ими вы ничего не добьетесь. Но пытать ни в чем неповинных людей — это преступление даже не против этих людей, а против Создателя. Поверните свои головы назад. Смотрите, как Он взирает на вас. Ради справедливости и счастья Он пошел на крестные муки! Не совершайте греха!
— Это не вам, подозреваемому в колдовстве решать, где грех, а где — борьба с грехом! — грозно произнес судья. — Уведите!
Костя знал многое о методах пыток в инквизиторских застенках. Но коридор, по которому его проводили в зал пыток, потряс его. Справа и слева располагались камеры заключенных, представлявших собою узкие мрачные конуры, где дверями служили толстые дубовые доски, способные подниматься или опускаться. Эти доски были устроены так, что руки и ноги заключенного просовывали в вырезы между двумя досками, так что он не мог пошевелить своими конечностями. В других камерах, за решеткой, Костя увидел железные кресты, к которым заключенный был прикован цепями и был вынужден постоянно находиться в таком положении. К ногам привязывали тяжелые железные бруски, так несчастный не мог пошевелиться.
Иные камеры напоминали собачьи конуры, в которых засунули узника. Он едва мог там повернуться, не говоря уж о том, чтобы спокойно справить свои естественные надобности. Увидел Константин и яму-колодец, из которой выглядывала лишь голова заключенного, который смотрел на проходящего Костю глазами, полными грустной зависти. И Костя знал, что его нарочно проводят сейчас по этому «зверинцу», чтобы он знал: неповиновение инквизиции и грозит любому столь же долгими и разнообразными мучениями — с холодом, вонью, насекомыми безо всякой надежды выбраться на свободу.
А ведь большинство из этих людей не были виновны ни в чем. Ну, разве что в том, что разбогатели и вызвали зависть кого-то из соседей. Да-да, где уж тут быть святой вере! Речь опять, как и во всех жизненных обстоятельствах, шла, как правило, о деньгах.
Зал пыток, в который он был введен вместе с сопровождающим и одним из членов суда, оказался сводчатым мрачным помещением. Наверное опять же для устрашения здесь полыхал огонь в камине, на подставке которого были разложены различные орудия пыток. Иные уже успели накалить докрасна.
Но Костя знал методу инквизиторской пытки — она не должна была продолжаться долее пятнадцати минут. Обычно ей предшествовала лицемерная процедура, когда судья, положив руку на голову обвиняемой или обвиняемого в ереси или в связях с дьяволом, говорил: «Заклинаю тебя именем горьких слез, пролитых нашим Спасителем на кресте, если ты невинна (или невинен), пролей слезы. Если ты виновна (виновен), не проливай их!»
Если ведьма или колдун не могли заплакать, это явно говорило об их виновности. Если же слезы появлялись, лукавый суд мог воспринять их, как помощь дьявола обвиняемому, который мог таким образом уйти от наказания. Только после этой церемонии начиналась пытка.
…В застенке уже хлопотал палач — совсем не такой, как принято изображать в книгах. Не было ни капюшона на голове, ни трико в обтяжку, ни красной одежды.
Палач был хоть крепкого телосложения мужчиной, но одет в короткие по колено штаны, чулки и башмаки. Только рубашка его с открытым воротом была с короткими рукавами, ибо жара и духота в помещении казалась страшной.
— Хосе, давай начнем с жома пальцев, а потом к сапогу перейдем, — сказал, едва не позевывая судья, усаживая на стул с подлокотниками.
Хосе подошел к Косте с деревянными палочками, скрепленными винтами, спокойно сказал:
— Так, сударь, вы вот на эту скамейку сядьте. А то некоторые падают от боли без сознания, разбивают себе головы, а потом на нас говорят — вот, разбили человеку голову, оттого и умер он. А мы-то по голове и не бьем. Так, сели. Тогда давайте мне ваши пальчики. Вот так… Теперь мы проденем ваши пальчики сквозь эти колодочки и начнем крутить винтики…
— Хосе, вы можете когда-нибудь обойтись без этих ваших «пальчиков» и «винтиков»? Грубее, грубее нужно быть!
— А я очень груб, господин судья. Вот сейчас как нажму…
И палач сжал колодки. Костя был готов к боли, он даже отдал себе приказ не воспринимать ее, хотя знал, что если он не выкажет чувствительности, то это может быть воспринято, как помощь со стороны дьявола. Поэтому, почувствовав сильную боль, Костя решил заорать, да погромче. Да и кого ему было стыдиться? Этой сволочи, что сидела на кресле? Или вежливого изверга-палача?
— Еще сжать, господин судья? У него уже из-под ноготков кровь выступила?
