— Прекрасно, но мы теперь знаем, как и когда это случится. Когда же?
— Первого августа тысяча пятьсот восемьдесят девятого года.
— Конечно же, можно будет это убийство пресечь, не так ли, господин Росин?
— Я сделаю это без труда, только все равно вашему сыну придется уехать, скрыться, притом — навсегда. Похоронят кого-то другого. А что остается делать, если он всеми не любим?
— Пусть так, пусть так, но он хотя бы останется жив! Я же мать, а он — мое дитя, хоть и слабое, хоть и распущенное. Говорят, что он не спит с женщинами, а его любовники — мужчины. Боже, какой позор! Не таким был его отец! Я помню, каким жеребцом он был в постели, а любовниц сколько было у него… Я всех прощала, только не Диану Пуатье, которая вмешивалась в государственные дела и только мешала Генриху Второму… Ну так вот, мой милый новый Нострадамус.
Екатерина Медичи положила свою ладонь на руку Кости.
— И теперь вы не сказали лишь одного — когда же наступит мой конец? Переживу ли я смерть своего сына?
— Если вам угодна правда, то нет. Вы упокоитесь за полгода до его смерти. Но я вам обещаю, что ваш сын убит не будет. Скорее всего, мы его отправим в Польшу, где он тоже считается королем.
— Ах, отправьте его куда хотите! Ведь матери куда приятнее ощущать, что ее сын жив, хоть и лишен престола, чем лежит под надгробием, где изображен на камне некто в короне. Я вас устрою здесь, в Лувре, только предупреждаю: здесь сейчас гостит Маргарита, моя дочь. Это мой позор! Страшная развратница, с ней ничего не может поделать и ее муж, этот Бурбон, Генрих Наваррский. Прошу вас, если она будет строить вам глазки, держитесь от нее подальше. Иначе вы испортите себе карьеру раз и навсегда. С ней Генрих уже разводится хочет, потому что она дошла до того, что спуталась с каким-то оруженосцем. Однажды ее заперли в крепость Юссон, где-то в горах. Так она и там соблазнила маркиза, которому была поручена охрана. Ну, просто чертовка! В ней, наверное, играет ее итальянская кровь. Так что будьте начеку, молодой человек! Сейчас вас проводят в ваши апартаменты.
Константин был рад уйти. Ему до смерти надоела болтливая старуха.
Едва Костя оказался в отведенных ему апартаментах, освещенных свечами, он, не раздеваясь, лег на кровать. Надо было обдумать свое положение. Константин приехал во Францию вовсе не доя того, чтобы осмотреть места, в которых не бывал никогда — к тому же места, запечатленные на открытках двадцатого века. Он-то находится в Париже конца шестнадцатого века.
Была осень тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года. Родной дом во Пскове он оставил пять лет назад. Домой тянуло страшно, но, получив известность в придворных кругах Англии, завоевав расположение мрачнейшего из монархов Европы, Филиппа Испанского, который, кстати, пока Костя колесил по Европе, успел таки проиграть морское сражение в Ла-Манше, отправившись к Англии в надежде восстановить там католичество, хоть и без Марии Стюарт, Константин хотел проверить свою теорию. А она заключалась в следующем: уничтожая один из важных фактов истории, как это было в случае с побегом Марии Стюарт, можно прервать цепь дальнейших событий. Пока что этого не удавалось.
Сюда, во Францию, он спешил для того, чтобы предупредить убийство Генрихом де Гиза, своего злейшего врага. Будет ли иначе относиться Франция к своему нелюбимому королю, если не произойдет этого страшного и безрассудного преступления, тупого акта мести? Будет ли после этого нанесен удар кинжалом, появится ли убийца-доминиканец? А если предупредить и его, оставив Генриха на троне, повторится ли попытка покушения?..
Ему принесли ужин. Блюда были накрыты крышками, вино в позолоченном графине. Все это разожгло аппетит Кости, и он, решив забыть обо всех делах, предался трапезе. Константин опорожнил все блюда довольно быстро, потом умыл в тазу лицо и руки, утерся бархатным полотенцем и забрался под пышное одеяло на кровати под балдахином, потушив перед этим лампу. И последней его мыслью перед сном была такая: «А правда ли, что балдахины над кроватями устраивались для того, чтобы насекомые сверху не падали?..»
Проверить это удалось быстро. А ведь надо было привыкнуть к такому во время жизни в шестнадцатом веке! Каким бы сильным колдуном и чародеем он не оказался, внушить к себе должное уважение насекомых Косте не удавалось нигде: ни в Московии, ни в Европе, а в Африке… Боже, сколько дряни там было! Но в этом Средневековье и Европа оказалась не лучшим местом по части клопов. Это еще хорошо, что Константин был питерцем, а ведь всем известно, что в Петербурге клопов-то давным-давно повывели, если не считать бомжатен, зато тамошние комары — это нечто совершенно отвратительное. Будто бы вместо хоботка у них небольших размеров «калаш»! Но, возможно, это и помогло не сойти с ума на первых порах, оказавшись в Африке.
Более менее покончив с клопами, Константин погрузился в глубокий сон. Ему приснилась Екатерина Медичи с ее дурацким колесом Нострадамуса, ее холодные руки, которыми она пыталась обнять его обнаженное тело. И Костя на самом деле почувствовал, как чьи-то руки гладят его. Это видение не исчезло, а только усилилось, потому что к его облаченному в ночную рубаху телу страстно прижималось, просто влипало в него, чье-то явно женское тело, а руки старались перевернуть его на другой бок.
«Господи, да кто же это? — с ужасом думал Костя, боясь разных интриг в чужом доме, ведь он только-только прибыл сюда. — Уж не старая ли ведьма королева-мать, бывшая немалой развратницей (мужу под стать), подсунула мне после ужина в качестве десерта какую-нибудь камеристку? Или кто-то перепутал комнаты, тогда я и вовсе оказался в конфузном положении?»
И тут послышался о раздраженный женский шепот:
— Да перевернешься ты как следует? Этакий тюфяк!..
Костя лег, как полагается лежать мужчине в постели с женщиной.
— Сударыня, простите, но кто вы? — начал Костя не слишком уверенно, хотя все мужское в нем уже тянулось к этой, судя по всему, еще довольно молодой женщине, тершейся об него всем телом, пытаясь вызвать возбуждение то ли у него, то
