Вместо зверюшки под свет фар вышла Шипичиха, забралась в салон, сунула склянку обратно в корзину. В склянке что-то плескалось.
– Трогай! – велела, словно Чернов был извозчиком на лошади, а не водителем вполне себе крутого авто.
Он не стал спорить, тронул.
А у Темной воды жизнь замерла. Вот, кажется, только-только до слуха доносился нестройный хор нетрезвых голосов, из последних сил тянущих что-то залихватское и блатное. И вот уже оглушающая, осязаемая тишина. Чернов все никак не мог привыкнуть к тому странному, противоестественному покою, что царил на Темной воде. Да, наверное, к такому и не привыкнешь.
Нинин дом выступил из темноты черной тенью. Брошенный дом затаился и, кажется, затаил обиду.
– Выноси малого, – велела Шипичиха и выбралась из салона.
– Я сама! – Нина не позволила Чернову даже дотронуться до Темки, вцепилась в него мертвой хваткой.
Пришлось тащить из салона обоих, сначала тащить, а потом придерживать, чтобы не свалились. Нину шатало, от каждого движения она шипела и морщилась, но сына из рук не выпускала. И с Шипичихой не спорила, слушалась ее беспрекословно. К слову, и сам Чернов слушался. Умом понимал, что старуха ими то ли манипулирует, то ли управляет, но сопротивляться этим манипуляциям не хотелось. Шипичиха знала, что делать.
– В воду неси! – Шипичиха и сама вошла в воду, прямо в одежде, только боты скинула на берегу.
А Нина даже разуваться не стала, сунулась в озеро как была. Чернов тоже сунулся. Но его здравомыслия хватило, чтобы сбросить кроссовки и закатать джинсы. Вот только оказалось, что зря закатывал, идти пришлось далеко и глубоко, считай, по грудь. Знал бы, разделся целиком.
– Дай сюда. – Старуха, которая брела впереди, словно указывая им путь или прокладывая фарватер, развернулась к Нине лицом. Лицо ее, к слову, было страшное. Если бы загоринской творческой интеллигенции вздумалось основать театр, Шипичиха могла бы играть всех монстров без исключения. Бледный свет полной луны был тем еще гримером. Старуха словно примеряла жуткие маски, одну за другой. Или лица чужие примеряла…
Нина медлила, прижимала Темку к груди, держала над водой. Чернов ее понимал, он бы и сам медлил. Что это на них вообще такое нашло? Малому надо в больницу, а не водные процедуры…
За спиной у Шипичихи послышался громкий всплеск. Если рыба, то огромная. Чернов сразу же представил себе гигантского сома или реликтовую щуку. Или еще какую хрень пострашнее… Всплеск повторился, и над теплой, как парное молоко, водой поплыл не то шорох, не то шепот, заставляющий вставать дыбом волосы.
– Не пускай… – велела Шипичиха тоже шепотом. Вот только Чернов так и не понял, к кому из них она сейчас обращалась. – Придержи их, мы скоро управимся.
А плеск сделался таким… отчаянно-злым, словно там, за спиной у старухи, сражались огромный сом с реликтовой щукой. Или еще с какой хренью… Не на жизнь, а на смерть сражались…
– Дай мне малого! Быстро! – рявкнула Шипичиха и с неожиданной силой вырвала Темку из Нининых рук. Вырвала, чтобы с головой макнуть в темную воду.
Нина дико закричала, и крик ее подхватили десятки женских голосов. Во всяком случае, растерявшемуся Чернову так показалось. Он кинулся к старухе, пытаясь нашарить под водой Темку. Сначала нашарить, а потом и вытащить. Сумасшествие! Чертов морок и сумасшествие!!! И как он только повелся?!
Не пришлось ни нырять, ни вытаскивать. Старуха шагнула к нему сама. Мальчик лежал на ее вытянутых руках белый и неподвижный, будто мертвый.
– Бери, – сказала Шипичиха голосом смертельно усталого человека, а потом добавила: – Тащи их из воды! Да побыстрее!
Нина уже рвалась к сыну. Чернов поймал ее за шкирку, как котенка, поволок к берегу, словно на буксире. У него было всего несколько мгновений, чтобы обернуться. Наверное, оборачиваться не стоило, получилось бы сохранить трезвость мышления. Но он обернулся…
Старуха стояла спиной к берегу, лицом к озеру, раскинув в стороны руки. Казалось, что она собственным телом защищает их с Ниной от кого-то невидимого. Или видимого?..
Он видел… Видел, хоть и не верил своим глазам. Из темной воды одна за другой выныривали черные тени. Нет, не выныривали, а словно бы вырастали, отпочковывались от этой воды. Гибкие, худые, длинноволосые, с черными провалами вместо глаз.
И шепот… Теперь уже точно шепот под аккомпанемент плеска волн. То ли песня, то ли молитва. Мертвый хоровод из мертвых женщин, вокруг старухи…
Чернов ломанулся к берегу. Плевать на мертвых теток, даже на Шипичиху плевать! Малой и Нина пока еще живы, и вытащить их из воды – его наипервейшая задача. А за спиной вдруг раздался вой… От этого воя дыбом встали не только волосы, но и отросшая за пару недель борода. Вода вокруг сделалась сначала ледяной, а потом тронулась тонкой корочкой льда, которая ломалась под напором с противным хрустом. Подумалось вдруг, что это все понарошку, что любезная Ксюша втихаря подмешала им в кофе какой-то психотроп. Может, из злого умысла, а может, по доброте душевной, чтобы вечер живой музыки стал для них незабываемым. Как бы то ни было, но от мысли этой стало легче. Психотропы выветрятся рано или поздно, а с поехавшей крышей придется жить всю оставшуюся жизнь.
Чернов вытащил из озера Нину с Темкой, подумал мгновение и оттащил их на террасу, а сам решительным шагом направился обратно к воде. Глюки там или шизофрения, а стоило попытаться отбить старуху от стаи… кого? От какой стаи надо ее спасать? Уж точно не гигантских сомов и реликтовых щук. Щуки с сомами не воют так жутко. Или в галлюцинациях воют?
Он уже готовил себя к схватке с любой тварью, что встанет у него на пути, но на пути встала Шипичиха. Даже насквозь мокрая, с прилипшими к лицу, похожими на водоросли волосами, она не казалась ни беспомощной, ни жалкой.
– В дом пошли, – велела она, мертвой хваткой сжимая запястье Чернова. – Нечего тут делать до утра.
Он уже собирался сказать, что тут и утром делать нечего, но прикусил язык. Галлюцинация это или еще что, а с Темкой нужно было что-то решать. Скорее всего, хватать и везти в город в больничку.
В доме уже горел свет, а дверь была опрометчиво распахнута настежь. Внутрь вели мокрые следы. Выглядело это так, словно бы на огонек решила заглянуть утопленница. Чернов любезно пропустил внутрь старуху, вошел сам и запер дверь на массивный засов. Тот, кто жил здесь
