– Где моя мама? – спросила Нина шепотом. – Где моя настоящая мама?
– Ты все еще не вспомнила? – Шипичиха посмотрела на нее с жалостью.
Нина не знала, что должна вспомнить, но дверца внутри ее едва держалась от рвущихся наружу воспоминаний.
– Твоей мамы больше нет. Ее не стало еще тогда… двадцать лет назад. – Шипичиха разлила отвар по двум кружкам, одну придвинула к Нине, вторую оставила себе. – Я не знаю, что с ней случилось. Никто не знает. Но я думаю, почти уверена, что знаешь ты. Поэтому ты и закрылась, сама помогла мне запереть ту дверцу. Ты не хотела помнить, как умерла твоя мама, а я не хотела тебе напоминать. Но дверца больше не заперта. Скоро ты вспомнишь, Нина.
– Я знаю, кто убил мою бабушку! – Нине казалось, что она визжит, но на самом деле она шептала, почти шипела. – Мою бабушку убила эта тварь! Я видела своими собственными глазами!
– Что ты видела, Нина? – Шипичиха сделала глоток из своей чашки.
Тонкий хвост, сбивающий головки одуванчиков… Черные когти, с каждым мгновением становящиеся все длиннее… Замах лапой… И сочащийся кровью ошметок в этой лапе…
Закружилась голова, а следом закружилась и кухня.
– …Не смотри! – То ли просьба, то ли приказ, и пахнущая кровью и мокрой шерстью лапа зажимает ей рот. – Не смотри и не кричи…
…Грязные болотные сапоги пачкают добела начищенные половицы. Загорелая рука откидывает покрывало, чтобы было проще заглянуть под кровать, чтобы было проще найти ее, Нину. Не то стон, не то рык, но доносящийся уже из гостиной…
– …Не смотри…
– …Не вспоминай! – сиплый голос старухи и горький запах луговых трав. – Не пускай их, пока не станешь готова, девочка! Если впустишь сейчас, сойдешь с ума, и еще один ребенок останется сиротой. Хочешь такого для своего сына?
Она не хочет, поэтому мотает головой, пытаясь одновременно освободиться и от лап, и от кошмара воспоминаний. Она никогда не бросит своего сына! Она не такая, как ее мама!!!
* * *Мир Чернова рушился уже во второй раз. Во второй раз кубарем катился под откос. И Чернов катился следом, из последних сил цепляясь за остатки здравого смысла. Эта ночь… ночь, которую он пережил благодаря Нине, дала ему кое-что. Нет, не уверенность, а надежду. Вот только при свете дня надежда казалась призрачной, куда более призрачной, чем навьи хороводы. С ней нужно было свыкнуться, заставить себя посмотреть на рушащийся мир под другим углом. А для этого Чернову просто жизненно необходимо то, что можно объяснить обычной логикой, что можно подвергнуть анализу…
…О том, что срок отсидки Лютаева подходит к концу, он узнал два с половиной года назад от Гришаева. А как только узнал, начал готовиться.
Земля у Темной воды стоила сущие копейки, но даже если бы Чернову пришлось заплатить в разы больше, он бы заплатил не задумываясь, потому что, когда придет время, он должен находиться здесь. Нет, этого мало! Когда придет время, он должен быть здесь своим. Несколько щедрых пожертвований в местный благотворительный фонд, долевое участие в строительстве нового корпуса в пансионате «Светлая вода», помощь районному краеведческому музею – и вот он уже свой, и вот он уже один из столпов местного общества. И вот уже с ним разговаривают о тех вещах, которые в присутствии чужаков предпочитают не обсуждать, приглашают на творческие вечера в «Стекляшку», зазывают на охоту и рыбалку. А еще в баньку с домашним квасом и домашним же самогоном. И все бы хорошо, если бы он продвинулся хоть на йоту, если бы нашел хоть что-нибудь, хоть одну-единственную зацепку, чтобы встреча, к которой он так стремился и которая неминуемо должна была состояться, прошла не впустую.
Первым в Загорины приехал Гришаев, еще два года назад под видом отдыхающего снял дачу у Светлой воды. Гришаев умел искать все: людей, информацию, потерянные или похищенные вещи, но тогда, два года назад, он пообещал Чернову только информацию.
– Все слишком призрачно, Вадим. Ты должен это понимать. – Они сидели на крыльце съемной гришаевской дачи и пили самогон. – Я сделаю все, что от меня зависит, но вряд ли я смогу ее найти.
– Я понимаю.
Он в самом деле все понимал, вот только жить с этим с каждым годом было все тяжелее, а после визита в Загорины стало и вовсе невыносимо.
– Местные молчат. – Гришаев смотрел на него сквозь запотевшее стекло штофа. Штоф был наполовину пуст. Или все-таки наполовину полон? – Информацию, которая есть в свободном доступе, ты уже и сам изучил.
– Архивы? – Чернов провел пальцем по штофу, стирая с холодного стекла испарину.
– Работаю над этим. – Гришаев полулежал в плетеном кресле в расслабленной, совершенно сибаритской позе. Если бы кто-нибудь посторонний увидел его в этот момент, то непременно принял бы за очередного бездельника из приезжих. Наверное, так и было задумано. Вот только самому Чернову никак не удавалось расслабиться.
– Может быть, хотя бы намек? Может быть, он сказал хоть что-нибудь?
– Он ничего не сказал. Ни на одном из бесчисленных допросов. Он все отрицал, несмотря на почти неопровержимые улики. – Гришаев покачал головой. – Я читал все протоколы допросов.
– А местные?
– А местные рассказывают сказки. Ты веришь в сказки, Вадим?
– Какие именно?
– Про призрачного огнеглазого зверя, что рыщет по берегам здешнего озера, про русалок, что в этом озере резвятся. К слову, зверя не видели уже много лет, с тех самых пор, как он напал на одного из здешних бизнесменов, и у меня есть основания предполагать, что это был самый обычный волк. Ну, может, не самый обычный, чуть крупнее обычного, но у страха глаза велики. А вот русалки… – Гришаев задумался.
– А русалки, в отличие от огнеглазого зверя, существуют на самом деле? – Тогда, два года назад, Чернову не нравились эти разговоры про русалок. От Гришаева он ждал чего-то более приземленного и практичного, а не перепевов местного фольклора.
– Русалок, может, и не существует, но Темную воду местные до сих пор предпочитают обходить седьмой дорогой. – Гришаев подался вперед, снова потянулся за штофом. Движения его оставались такими же расслабленными, но взгляд был сосредоточенным и самую малость
