– Вероятно, потому что я художник.
Дебора посмотрела на него со странным выражением, но промолчала, видимо, обдумывая слова Карла. Потом сделала длинный глоток, по-простонародному обтерла губы тыльной стороной ладони и, наконец, призналась в том, что ничего не поняла.
– Не вижу связи, – с сожалением в голосе сказала она и протянула ему кувшин. – Выпей, Карл, и объясни глупой женщине, что ты имеешь в виду.
Карл усмехнулся – ему понравилось, как Дебора вела теперь разговор, – и, взяв кувшин, сделал несколько больших глотков. Вино было крепким и терпким, но мысли Карла были далеко. Он думал о том, что только что сказал Деборе и о чем спросила его она.
– В давние времена…
Уже начав говорить, Карл понял, что времена, о которых он теперь рассказывает Деборе, не такие уж давние, во всяком случае для него, и задумчиво покачал головой, потому что все в мире относительно, как сказал современник человека, имя которого Карл собирался произнести в следующее мгновение.
– В давние времена, – грустно усмехнувшись, сказал Карл, – один неудавшийся живописец, Альдо Годих из Подо, основал в Руане Академию рисунка. И знаешь, вот ведь как бывает, он был никудышным художником, но на поверку оказался замечательным учителем, и еще, как оказалось, он умел чудесно писать об искусстве. И вот однажды у маэстро Годиха зашел с кем-то спор о том, что можно и следует называть искусством рисунка. Альдо полагал, что рисунком является практически все, что способен делать человек. Мысль не бесспорная. Впрочем, вполне возможно, он имел в виду лишь живопись, архитектуру и прочие пластические искусства. Ему возражали, что понятие рисунка накладывает строгие ограничения на использование данного термина в столь расширительном значении. «Оставьте значения слов филологам и думайте головой!» – ответил Годих своим оппонентам. Не помню, чем там у них закончился спор, но, по мне, так Годих был прав, и даже более чем думал он сам. Война, Дебора, это тоже искусство рисования.
– А любовь, Карл? – тихо спросила Дебора. – Любовь тоже рисунок?
– Да, – в тон ей ответил Карл. – Пером души, кровью сердца, на нежном шелке Судьбы…
Бросок Деборы был внезапен и стремителен, как атакующее движение ее адата, но, хотя Карл и успевал перехватить Дебору в прыжке, делать этого он не стал, открыв себя удару ее тела, позволив свалить себя на спину и впустив в себя со следующим вдохом жаркий выдох влюбленной женщины.
3Какая длинная ночь.
Положим, не самая длинная в его жизни, не самая насыщенная событиями, но полная, наполненная множеством мыслей и чувств, порой, несовместимых, однако совместившихся и уместившихся в эти краткие несколько часов «без солнца».
Какая странная ночь.
Странная, быть может, потому, что ей предшествовал странный день, или потому, что, казалось, вся его жизнь, все те бесчисленные дороги, по которым он до сих пор шел, все сошлось в одной точке, в этой тихой и теплой флорианской ночи?
Чудесная ночь.
Ночь любви. Счастливая ночь. Но тогда почему так тревожно на сердце?
Карл не спал, не спала, как оказалось, и Дебора.
– Кто ты, Карл? – спросила она, нарушив тишину ночи.
Уместный вопрос, но не однозначный. Хотела ли она спросить о его прошлом? Что ж, Дебора, как никто другой из ныне живущих, имела право на такой вопрос. Вероятно, уже настало время для того, чтобы рассказать ей, кто он и откуда, и о тех дорогах, по которым прошел, что оставил за спиной в невозвратном прошлом. И Карл решил, что обязательно расскажет ей об этом. Сегодня или завтра, через день или два, но разговор этот вскоре состоится, и она, – единственная после Стефании, – услышит историю его жизни такой, какой знает ее он один, какой помнит ее теперь.
Однако сейчас, судя по всему, Дебора спросила его о другом. И Карл понял этот вопрос правильно, тем более что он совпал – и, по-видимому, неслучайно – с тем, что вырастало и нарастало в нем самом, что незримо присутствовало во всех его делах и заботах, встречах и разговорах все последнее время и в день минувший, как и в предшествующие ему дни. Не этот ли вопрос прочел Карл в сумрачном взгляде своей дочери? Не об этом ли не спросил и никогда не спросит его Людо Табачник? Не на этот ли именно вопрос отказался ответить Строитель Март?
– Кто ты, Карл?
– Не знаю, – помолчав, ответил он. – Но знаешь, что интересно? – Карл говорил с ней, как с собой. С собой он, собственно, теперь и говорил, потому что чем дальше, тем больше Дебора становилась тем зеркалом, в которое смотрелась его душа. – До того, как я пришел в Семь Островов, до того, как встретил тебя, я об этом, похоже, никогда и не задумывался. Кто я? Разве не очевидно, что я Карл Ругер, человек, у которого, как и у всех других людей под Хрустальным Куполом, имеется своя собственная история? Я жил, Дебора, я дышал…Но ты спросила не об этом.
Ощущение было такое, как если бы он шел через топь, нащупывая ногой прочный грунт, и вдруг вышел на тропу.
– Я шел по дорогам… – сказал Карл, погружаясь в бесконечность ее глаз. – Я воевал и писал картины, я делал тысячу разных дел и думал о множестве разных вещей. Однажды я даже написал книгу, облекая в слова свои мысли и видения. Единственная вещь, о которой я никогда не думал, это я сам. Теперь мне кажется, что до Семи Островов, до того, как я вошел в город, на эти мысли был наложен запрет. Кто его наложил? Не знаю. Возможно, никто. Может быть, мне попросту не приходило в голову внимательно посмотреть на себя в зеркало или у меня просто не было такого зеркала?
Он замолчал. Молчала и Дебора. Молчание плыло сквозь предрассветный мрак, как туман над водой, как запах цветов, как тихий шелест травы. Оно не тяготило, являясь естественным продолжением их разговора, отражением состояния их душ.
– Что изменилось, Карл? – тихо спросила Дебора.
– Возможно, все. – Сказав это, Карл понял, что прав. Похоже, он действительно нашел тропу через топь. – У меня появилось зеркало, в которое я наконец могу посмотреться.
– Ты имеешь в виду меня?
– Вероятно, – кивнул Карл. – А то, что произошло в Сдоме… Я думаю, то, что там произошло, это начало какой-то новой дороги, по которой мне еще не приходилось идти. Понимаешь? У меня было много дорог, и, когда я пришел в Семь Островов, я думал, что Сдом – это лишь остановка в пути, и ведь узел, который там завязался, и на самом деле сплелся из нитей, протянувшихся из прошлого. Все так, но верно и то, что в Сдоме закончилась одна дорога и началась другая.
– Но разве каждая дорога не
