Карл кивнул, соглашаясь со словами аптекаря, который, однако, аптекарем уже быть перестал. Что ж, если не разглядел Март, то и Карл тоже ничего не смог рассмотреть, но при том не сомневался, что, опустись птицы ниже, и оказалось бы, что одна из них – кондор, а другая – орлан.
– Садитесь, мастер Март, – сказал он, делая приглашающий жест в сторону костра. – Будем пить чай.
– Спасибо, но с вашего позволения, господин мой Карл, – Март обозначил вежливый поклон. – Сначала я должен позаботиться о коне. Он, разумеется, замечательно вынослив, но иногда и ему требуется отдых.
Огромный конь Марта весил, вероятно, как буйвол. Лошади этой породы – на родине Карла, в Линде, их называли першеронами – действительно были не только сильными, но еще и выносливыми, не говоря уже о несвойственной травоядным отваге. Такое сочетание качеств делало их незаменимыми в тяжелой кавалерии, но и в перевозке тяжестей им равных не было тоже.
Пока призванный, но незваный спутник обихаживал своего бурого конягу, Карл заварил чай, собрал ужин на двоих и, раскурив трубку, сел у костра. Через несколько минут к нему присоединился и Март, устроившись по другую сторону импровизированного «стола». Некоторое время сидели молча. Лишь потрескивали в огне сухие ветки, фыркали и переступали ногами кони, пасущиеся в прореженной серебром луны мгле, да долетали порой издалека еще какие-то невнятные ночные звуки. Ссутулившись по-медвежьи, Март сидел у костра, смотрел на пляшущие языки пламени и о чем-то думал, хмуря густые кустистые брови. Молчал и Карл, в который уже раз рассматривая внутренним взором события прошедшего дня, но неизменно возвращаясь мыслью к последней встрече, что случилась здесь, у костра, меньше часа назад.
Мышонок.
Визит Леона произвел на него неожиданно сильное впечатление. Годы и трудный опыт жизни, казалось, отучили Карла «открывать душу» и давать волю чувствам, но стена спокойствия, которое со временем начало подозрительно походить на равнодушие, дала трещину еще тогда, когда в его жизнь вошла Дебора. Прошлое ожило, вновь обретя кровь и плоть, и настоящее превратилось из намалеванного на стене пейзажа в жизнь, где всегда есть место и сладости, и боли. Однако произошедшие изменения не пугали, и отказываться от вновь обретенного «глубокого дыхания» Карл был не намерен.
«Как узнаешь счастье, если никогда не страдал? Как переживешь горе, если нет надежды? И нет истинной любви в сердце, не познавшем настоящей ненависти», – так говорил Лев из Сагеры, и, выходит, правильно говорил.
Карл достал из дорожной сумки флягу с тутовой водкой и, откупорив, протянул Марту.
– У меня умер друг, мастер Март, – сказал он ровным голосом. – Я знаю, на побережье так не делают, но в Загорье принято поминать мертвых глотком вина. Это водка, мастер Март. Помяните со мной моего друга.
– Я знаю этот обычай, – принимая флягу, серьезным тоном ответил Март и нахмурился еще больше. – И охотно помяну вашего друга вместе с вами, господин мой Карл. Спасибо за честь.
Он сделал длинный глоток и вернул флягу, бросив на Карла короткий испытующий взгляд.
– Как его звали?
– Леон из Ру, – ответил Карл и в свою очередь отпил из фляги.
– Леон из Ру, – повторил Март. – Министр при дворе протектора Немингена?
– Да, – кивнул Карл. – Кавалер и полномочный министр… и мой старый друг.
– Когда он умер? – Голос Марта не дрогнул, но что-то в нем выдало волнение, охватившее сейчас Строителя. Он, несомненно, знал гораздо больше того, что хотел или мог сказать вслух.
– Сегодня, – ответил Карл. – Сейчас.
Он внимательно посмотрел на Марта и кивнул, подтверждая, что сказал именно то, что услышал собеседник.
– Что вы видели, мастер Март? – спросил он наконец.
– Много и ничего, – покачал тот головой.
– Расскажите, – предложил Карл.
– Ну, что ж, – пожал плечами Март. – Я же сказал вам, господин мой Карл, что видел я многое, но рассказывать тут, почитай, нечего. Сначала, это был высокий мужчина в малиновом камзоле, ехавший на высоком темной масти коне. Я не заметил, откуда он взялся, но человек этот ехал бок о бок с вами, господин мой Карл, не менее четверти часа. К сожалению, изгиб дороги помешал мне увидеть, куда он делся потом, но, когда деревья перестали закрывать обзор, его с вами уже не было.
– Так, – мысленно поеживаясь, сказал Карл. – Так.
Пока Март не описал встреченного утром на Гуртовой тропе Гавриеля, у Карла еще оставалась надежда, что видел маршала он один. И неважно тогда, что это было, образ ли воображения, или подвиг памяти, это было чем-то таким, что он мог принять с относительной легкостью. Однако Гавриеля видели не только его глаза.
– Мне показалось, – нарушил повисшее молчание Март, – но вы, вероятно, хотели бы услышать от меня все, что я могу сказать, не так ли?
– Так, – кивнул Карл. – Что же вам показалось, мастер Март?
– Мне показалось, что этот мужчина был замечательно похож на герцога Сагера, именуемого так же Гавриель Меч, каким изобразили его однажды вы сами, господин мой Карл, и таким же предстает он на литографиях граверов императорского двора.
Гавриель.
– Любопытно, – Карл не стал ничего объяснять, но и притворяться, что не знает, о чем говорит Март, не хотел. – Продолжайте, прошу вас, мастер Март. То, что вы рассказываете, для меня крайне важно.
– Важно… – почти шепотом сказал Март и, мгновение, помолчав, продолжил уже своим обычным глубоким басом. – Полагаю, что да, важно. Что ж, потом, вы остановились на привал, а на дороге появилась всадница в синем платье. У нее были черные волосы, это единственное, что я могу сказать определенно. Черные волосы и синее платье. Я не заметил, когда она появилась на дороге и откуда взялась и, хотя следил за вами со всем вниманием, на которое способен, то, как она исчезла, я увидеть не смог тоже. Она, как будто, растворилась в воздухе, но не медленно, если вы понимаете, мой господин, о чем я говорю, а мгновенно. Вы сидели под деревом и, видимо, разговаривали, затем, вы, господин мой Карл, подняли голову и посмотрели на птиц, а она исчезла.
– Да, – согласился Карл, мучительно переживая по новой каждое мгновение этой краткой встречи. – Да, я поднял голову.
Он был полон недоумения, почему ему даже не пришло в голову коснуться ее руки? Что стоило протянуть руку и…
Великие боги!
При мысли о том, что упустил единственный шанс еще раз почувствовать под пальцами нежный атлас ее кожи, вдохнуть ее выдох, сжать Стефанию в объятиях, поцеловать, он испытал стыд и раскаяние. Куда же подевалась та страсть, что сжигала сердце и заставляла кипеть кровь? Что, кроме слов и окрашенных грустью воспоминаний, осталось от той любви?
– Время, – сказал он, едва справляясь со своим языком и челюстью, но Март, смотревший на него с недоумением и тревогой, разумеется, не понял.
«Один
