Никодим опешил, растерялся, онемел – это значит ничего не сказать. Как, каким образом, почему оказался на связи его монастырский духовник? Непонятно совершенно.
– Батюшка? Благословите, грешного!
Вот это фокус, чудеса, да и только! В Центр управления полетами пригласили его любимого отца Иеронима, седовласого старика, не помнящего даже своего дня рождения. Монастырская братия поговаривала, он еще Ленина живым видел.
– Как вы попали на сеанс связи? Случилось что-то экстраординарное? В незапланированное время разрешили выйти?
– Успокойся, у Господа все возможно! Помнишь, рассказывал тебе об иерее, танцующем в храме? – Голос отца Иеронима был неузнаваем, дальность и помехи сильно его искажали.
– Как не помнить, я все наши беседы наизусть могу пересказать. Такое не забывается! – Брат Никодим надел на голову гарнитуру полностью.
– Не живой я нынче, помер на днях. Вот и решил тебя навестить, пока мытарства не начались, потом уж не походишь. Угостишь чаем? – Разобрать слова отца Иеронима становилось все сложнее.
– Как помер? – Брат Никодим перекрестился на заботливо закрепленную его руками иконку Божией Матери.
– Так и отошел в мир иной, Никодимушка. Как все люди умирают? Братия отпела, похоронили. Отец настоятель много хорошего про меня сказал в прощальном слове, по полному чину отслужили панихиду. Так напоишь?
– Как же мне это сделать? Вы там, а я здесь. Да и чай холодный, греть нужно, по графику. – Волосы шевелились у брата Никодима под наушниками.
– Не волнуйся, я недолго. – Связь прекратилась окончательно.
«Наваждение, спятил? Рано еще, таблетки принимаю, уколы ставлю, не может быть такого».
– Никодим, Никодимушка…
В одном из дальних закутков служебного модуля, в полумраке аварийного освещения, сидел старик в черном одеянии, почему-то покрытый с головой схимой. Опершись на трость или что-то похожее на нее, он попросил брата Никодима не вставать со своего места:
– Ты сиди, не поднимайся. Мне тут хорошо тебя видно и слышно. Чай потом попьем, даст бог, когда твое время придет.
– Отец Иероним, как вы здесь оказались? Поверить не могу! – Руки и ноги перестали слушаться брата Никодима.
– Воля Божия! Прими как должное. – Старец удачно занял место между плафонами освещения, как раз на границе света и тьмы, отчего его лицо невозможно было разглядеть. Голос похож, но был словно пропущенный через ревербератор, с металлической ноткой. Этот запах, чем же пахнет, проводка? Не церковный совсем, может, на том свете все по-другому?
– Батюшка, простите. – Брат Никодим собрался было задать вопрос, но отец Иероним ласково его перебил:
– Знаю, что спросить хочешь. Я это, не сомневайся!
Старик коротко напомнил Никодиму некоторые подробности его покаяний и помыслов. Этого точно никто другой знать не мог, исключено.
– Дорога тебе выпала нелегкая, дальняя, а вот по-христиански ли поступаете, не задумывался? Убивать летите божьих тварей, я тебя на это не благословлял.
– Дык, батюшка, не успел я к вам. Собираться быстро пришлось. – Бледность брата Никодима в полутьме наполовину обесточенной станции выделялась как бельмо на глазу слепца. Помолиться не получалось, только начнешь Иисусову молитву, Господи Иисусе Христе, так невидимая сила закрывала сердце, затворяла уста, правая рука наливалась тяжестью, не позволяя осенить себя хотя бы крестным знамением.
– Не благое это дело, Никодим. Противное Богу! Мысли твои дурные, бесовской волей поражены, думаешь, чернецы Ослябя и Пересвет, на поле Куликовом полегшие, по указке Варфоломея тоже во благо на бой шли? Ошибаешься. Убивать себе подобных не по-христиански, не по-людски! Вспомни! «Не убий ближнего своего!» Ладно бы, в храме, да с молитвой на битву духовную подвизался, еще понять можно и нужно, а тут сам со своей сворой летишь убивать ни в чем не повинных тварей, дело рук Божьих. Поворачивай назад, прекрати это кровавое действо, негоже будущему монаху брать в руки оружие, марать их в крови. Они же, как младенцы, неразумны, чисты, поддались силе бесовской – и что, сразу топить в омут, как котят? Поворачивай, говорю, а то прокляну до двенадцатого колена! Не доживут твои сродники даже до отроческого возраста, вымрут как мухи.
Не ведал старец, что левая рука брата Никодима легла на кнопку включения полного штатного освещения. Посторонился бы, поди, тогда взывать так яростно к правде Божьей, и на тебе, осветило скрытое схимой лицо старика. Недобрые, нечеловеческие, звериные глаза блестели под накидкой, и этот невыносимый запах. Вонь, проникающая в самый мозг, серой разъедая изнутри череп. «Это же сера!» – наконец понял командир, и молитва полилась рекой в застывшее сердце, как небесная благодать, снисходящая на души праведников: «Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешнаго…».
– Изыди, бесовское отродье, сгинь! – твердо, с полным пониманием, что перед ним не отец Иероним, Никодим смог перекреститься, тут и ноги сбросили оковы. – Кто ты?
– Ишь ты, догадался. Я тот, кто заберет твою душу, безумец. Тот, кто не даст тебе и минуты упокоения, терзающий и смеющийся. Твоя вечная погибель! – Капюшон схимы оказался отброшен, и перед братом Никодимом предстало нечто ужасное, не поддающееся описанию. Смерть, со всеми своими атрибутами, у которой волосы, как змеи, кишащие в брачный период, извивались, ниспадая до плеч, покрывая белесыми прядями сморщенную полуистлевшую главу, хищный оскал беззубого рта студил тело.
– Командир, что стряслось? – Женька выскользнул из люка капсулы, потягиваясь и зевая.
Хватило мгновения, чтобы старуха с косой исчезла, как и не бывала в помине, растаяла без следа, растворилась, ничего не осталось.
– Лица на тебе нет, заболел? Нужно отдохнуть тебе, Никодим. Жалко, Рифат не с нами, он бы сумел тебя поставить быстро на ноги. – Женька с участием разглядывал командира.
– Ты ничего такого сейчас не видел? – Брат Никодим задал вопрос больше для проформы.
– Что я должен был лицезреть? – не совсем интеллигентно переспросил Женька.
– Да так, ничего. Когда твое время смены?
День двадцать восьмой. Красная планета
Марс вынырнул из черной пустоты неожиданно. Не то чтобы внезапно, враз, а скорее достиг знакомых землянам размеров полной Луны, видимой в тропических широтах, с таким же бледновато-красным оттенком, заполняя собой экраны внешнего наблюдения. Комплекс сжимался для предпоследнего броска на пути к планете, названной именем древнегреческого бога войны. Несущие фермы, повинуясь гигантской руке, собирались одна в другую, складывались матрешкой, уменьшая мидельное сечение станции. Развернутые к Солнцу дополнительные панели сворачивались, не мешая модулям приблизиться к разгонным блокам, вращение вокруг продольной оси прекратилось, снова возникла невесомость, в этот раз она уже не вызывала такую буйную бурю эмоций, как раньше. Есть все-таки большая разница между коротким воздействием нулевой силы тяжести в самолете-лаборатории и трехдневным пребыванием на околоземной орбите, есть, и очень большая. Даже после многодневного полета во вполне сносных условиях пониженной гравитации состояние свободного парения порой может вызвать тяжелый стресс, но не для членов экипажа брата Никодима. Им большим испытанием для организма, в создавшемся положении, становилась обычная
