– Сейчас встану, еще минуту, – стиснув зубы, бормочу я. – Да уж, махать целый день топором не так просто, как казалось.
Девушка застывает в нерешительности, не зная то ли подойти ко мне, то ли не трогать.
– Нужна помощь? – несмело спрашивает она, оставляя таз на деревянной столешнице.
– Вряд ли…, – отвечаю я, – разве что, если сможешь силой мысли свалить пару десятков деревьев, избавив меня от следующей смены.
– Вот этого не обещаю, но кое-что все-таки мне по силам. Ложись на живот! – вдруг командует она, растирая холодные руки, и мне ничего не остаётся, как подчиниться.
– Думаешь, это сработает? – спрашиваю я, переворачиваясь.
– Разумеется. Мама научила меня делать массаж, когда мне было лет десять – двенадцать. Тем более, Китнисс частенько то руку в лесу растянет, то… – она резко замолкает, будто споткнувшись о собственные слова. – В общем, я знаю, что надо делать, – девчонка забирается на меня сверху, зажимая ногами поясницу и абсолютно не стесняясь, стаскивает футболку. Сложно не отметить, что, когда дело заходит о помощи другим, в ней нет ни грамма смущения. Если бы понадобилось, Джеки бы и штаны с меня стянула, даже не покраснев.
Ее ладони ловко скользят по моей спине, рукам и плечам, растирая и сжимая, даря блаженное расслабление натруженным мышцам.
– Ох, Прим, то есть Жаклин, что бы я без тебя делал? – мой голос больше похож на стон.
– Думаю, жил бы спокойно со своей семьей в родном дистрикте, и тебе бы не пришлось тяжело работать, чтобы не умереть с голоду. И уж точно не лежал бы тут, несчастный и разбитый, – кажется, только осознание собственной нужности и долга может вытянуть ее из состояния оцепенения.
– Бывало и похуже, – подтягиваю к себе подушку, упираясь в нее щекой. – Но, честного говоря, я довольно давно так себя не чувствовал. Наверное, лет с десяти.
– И что же было причиной в тот раз? – спрашивает она, продолжая разминать мои плечи.
– Как обычно, мой глупый язык, – вспоминаю я с улыбкой. – Я тогда учился в школе и повздорил с одним мальчишкой из другого класса. На самом деле я сам был виноват. После занятий он поймал меня на заднем дворе, повалил на землю, и завязалась драка.
– Значит, тебя в тот раз хорошенько отделали? – сдаётся мне, у этой девушки отличное чувство юмора, просто в тех обстоятельствах, в которые мы попали, совсем не до смеха.
– Постой, это еще не конец истории, – оправдываюсь я, пытаясь восстановить подмоченную репутацию. – Когда я увидел, что мой брат Уилл идет мимо нас, я так обрадовался, думая, что он вступится за меня и надерёт обидчику задницу. Ведь я считал, это именно то, что должны делать старшие братья – защищать младших.
Но он просто посмотрел на меня, лежащего в пыли, и прошёл мимо. Когда я вернулся домой с разбитой физиономией, то был безумно зол. Помню, как я высказал ему все, что о нем думаю. Да он был просто обязан преподать моему обидчику урок!
Уилл рассмеялся тогда и спросил: «Если я побью этого парня, чему это тебя научит, Пит? – я не знал, что ответить, а он продолжил. – Если я вмешаюсь, какой урок ты усвоишь? Что можно безнаказанно болтать что вздумается и не отвечать за свои слова? Или что всегда можно надеяться на кого-то, а не на себя?».
На следующий же день брат привёл меня и Рая в секцию борьбы. Я выглядел, как жертва несчастного случая с фиолетовыми синяками вокруг глаз и разбитым носом. После первой тренировки тело болело так, что невозможно было пошевелиться, но я был действительно счастлив в тот день.
– Ты скучаешь по ним? – тихо спрашивает Жаклин, слезая с моей спины и возвращаясь к ставшей привычной для нее уборке.
– Скучаю, – отвечаю я, натягивая футболку обратно. – По ней, по братьям, по родителям, по нашей пекарне, – каждый раз, когда я чувствую боль в груди, начинаю вспоминать моменты, по которым тоскую сильнее всего.
Как она пахла дождем и горькими травами, ведь ее красота не такая, как описано в приторных романах. Она словно разрушительная стихия. Все в ней пленяет, как последствия бури. Люди не должны наслаждаться разрушениями, на которые способна природа, но мы все равно не можем отвести взгляда. Так и она… Нe милaя, нe нeжнaя, но бесконечно любимая. Моя девочка. Но я об этом никогда больше не расскажу. Никому.
– Наверное, вот такие они, настоящие братья и сестры, все делают ради нашего блага, – печально говорит Джеки, вырывая меня из размышлений. – Помню, как Китнисс разрешила мне оставить кота, хотя собиралась утопить его – лишний рот нам был не нужен. Для сестры всегда не было ничего важнее моего счастья, – глаза у девушки опять становятся мокрыми, подбородок дрожит – едва заметный трепет в свете заходящего солнца. Она замечает, что я на нее смотрю, и отворачивается в сторону.
– Знаешь, единственное, что помогает мне чувствовать себя лучше – это рисование. Может тебе тоже попробовать? – предлагаю я, хотя у меня тут даже карандашей нет, и вряд ли мы сможем позволить себе краски в ближайшие несколько месяцев.
– Идем, – я опускаю ноги на пол, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в теле, – у меня есть идея.
Со скрипом распахиваю дверцу сарая, навесы которой перекосило от времени; среди дров и поленьев откапываю пару кусков угля. Интересно, это наш «родной» уголь, привезенный из Двенадцатого? Скорее всего, да, ведь зимы в Седьмом снежные, значит, одной древесиной не согреешься. Обхожу дом по кругу и выбираю деревянную стену, смотрящую в сторону леса. Что ж, чем не холст?
Бросаю один кусок прямо в руки девушки, марая их черными пятнами.
– Жаль, что мы не рисуем прямо глазами: едва ли у меня получится передать то, что я чувствую, – неуверенно произносит она, крутя уголек в руках.
– К черту правила – рисуй то, что тебе хочется, и так, как можешь! Я подправлю!
Жаклин медленно делает два шага вперед, протягивая ладонь с камнем к стене. Резкий взмах руки, и на холсте появляется первая линия, потом еще и еще одна, будто она пытается закрасить всю свою жизнь черным цветом.
Я наблюдаю со стороны, мысленно добавляя нужные детали, представляя,
