— Я была в Седьмом, Пит. И я видела вас с ней. Вместе.
Китнисс делает глубокий вдох и выдыхает, прежде чем поднять на меня глаза. Когда я встречаюсь с ней взглядом, становится ясно, как много было уничтожено в ней. Уничтожено мной. Вина проникает внутрь меня, будто лезвие между рёбер.
Первая моя реакция — желание всё исправить, сказать ей, что в тот момент, когда я впервые поцеловал её сестру, это был не я. Может, и я, но какой-то другой я.
— Китнисс, вот черт, — запинаюсь я, — послушай. Я не хотел, чтобы так вышло.
Эти слова невольно срываются с моих губ, будто они могут как-то успокоить её, но я тут же хочу забрать их обратно. Идиот! Это не то, что я должен говорить.
Я знаю эту девушку. Для неё сейчас совершенно не имеет значения, что она пусть и невольно оставила огромную дыру в моем сердце, и я не виноват, что кому-то удалось залатать ее. Для нее совершенно неважно насколько Прим была разбита после всего, что произошло на тех играх.
— Что мы должны были думать, Китнисс? Мы два года ждали тебя. Искали, надеялись.
Я встречаюсь с ней взглядом, чтобы она увидела, что я не намерен брать всю вину на себя. Я бы никогда не начал отношения с кем-либо, особенно с её сестрой, если бы знал, что девушка, которую я любил с детства, жива.
— Значит, «мы», да? — от слов Китнисс у меня всё сжимается в груди, но я продолжаю:
— Ты понятия не имеешь, в каком я был состоянии всё это время. Как меня поддерживала Прим, когда тебя не было рядом. Как я поддерживал её после потери всех, кого она любила.
Она пытается уйти, но я не пускаю её.
— Китнисс, дай мне объяснить.
— Объяснить что? — тихо спрашивает она. — Ты хочешь, чтобы я стояла здесь и выслушивала твои оправдания о том, как ты не собирался влюбляться в сестру своей умершей девушки? Думаешь, я буду с наслаждением слушать, что ты не хотел, и все само так случилось?
— Ты не можешь взять и закончить всё между нами, возненавидев меня, — говорю я и беру её лицо в свои руки. — Только не после всего, что у нас было…
— Я не ненавижу тебя, Пит, — произносит она. Её голос срывается, а по щекам скатываются слёзы.
Как я умудрился так испоганить свою жизнь?
Она пытается обойти меня, но я не позволяю, блокируя ей проход. Я притягиваю Китнисс к себе и прижимаю к своему плечу. Целую её макушку, пытаясь не думать о том, сколько раз я мечтал просто обнять её. Китнисс хватается за мой комбинезон, и я слышу, как она опять начинает плакать.
Когда уже поздно.
Слишком поздно.
Я смотрю сквозь неё, слишком пристыженный, чтобы посмотреть ей в глаза. За все свои двадцать лет я никогда не испытывал такой жестокой ненависти. Такой, которая разламывает на части. Заполняет собой до самого края. Заставляет желать смерти. Я никогда не думал, что такое возможно. Я никогда не ненавидел никого так сильно, как прямо сейчас ненавижу себя.
— Как такое могло случиться с нами? — этот вопрос едва успевает сорваться с моих губ, а я уже понимаю что до ужаса несправедлив к Прим, потому что я никогда не буду чувствовать к ней того, что испытываю к её сестре. Я хотел начать сначала, но в итоге подвёл их обеих.
— Ты её любишь? — спрашивает Китнисс, но тут же замолкает и качает головой, словно жалеет о своих словах. — Нет, умоляю, не отвечай, — она отходит назад, пока не упирается в бетонную стену. Я подхожу ближе.
Китнисс вновь пытается вырваться, но я снова крепко хватаю её.
— Подожди, Китнисс, — прошу я. — Пожалуйста, ответь только на один вопрос.
Она перестаёт сопротивляться и замирает в моих объятиях.
— Ты приезжала в Седьмой только из-за сестры? Или из-за меня тоже?
Как только я задаю его, чувствую, как она выдыхает. Мое сердце колотится в груди.
— Китнисс, — шепчу я. — Пожалуйста, Китнисс, ответь. — Я приподнимаю её подбородок, заставляя посмотреть мне в глаза. — Ты всё ещё любишь меня?
Её зрачки расширяются от страха, будто она не знает, что ответить. Или, может, сам вопрос пугает её, ведь она понимает, что чувствует ко мне, но не хочет этого чувствовать.
Я снова повторяю свой вопрос. В этот раз я умоляю её:
— Пожалуйста, я должен знать, чтобы принять верное решение.
Китнисс многозначительно смотрит мне в глаза и непреклонно качает головой.
— Я не собираюсь соперничать с ней, Пит. Я не хочу быть той, кто заберёт тебя у неё, когда девочка такое пережила. Я знаю, что такое терять, поэтому никогда не поступлю так. Поэтому не волнуйся, тебе не нужно принимать решение. Я уже сделала это за тебя.
Она пытается вырваться, но я обхватывая ладонями её лицо и снова умоляю.
— Пожалуйста, — шепчу я. — Только не снова. Я не прощу себе, если ты вновь уйдёшь.
Китнисс с досадой смотрит на меня.
— Ты не оставил мне выбора, Пит. Ты влюблён в другую. Ты делишь постель с другой. Твои руки прикасаются к кому-то, кроме меня. Твои губы шепчут обещания не мне. И неважно уже, чья в этом вина, может, и моя, ведь я сбежала, спасаясь с Игр. Правда в том, что ничего уже не изменит ситуации.
Она выскальзывает из моих рук и вновь садится на свой старый потрёпанный матрас, глядя на меня сквозь влажные ресницы. — Прим повезло, что у нее есть ты, — тихо добавляет она. И моё сердце разбивается вдребезги.
Я стою окаменевший, не в состоянии убедить её.
Не в состоянии просить.
Не в состоянии молить.
Потому что знаю, что ничего не могу сделать для того, чтобы изменить ситуацию.
Я также, как и она возвращаюсь и падаю на свою лежанку. В камере жарко и воздух спертый. Меня подташнивает.
Я хочу сказать ей тысячу слов.
«Пожалуйста, пойми. Пожалуйста, прости меня.
Я каждый день просил небеса, чтобы ты была жива, пока не стало слишком больно надеяться.
Не надо меня ненавидеть.
Я по-прежнему люблю тебя.»
Но вместо этого я говорю:
— Ты думаешь, они собираются нас убить?
— Нет, — отвечает она, — если бы хотели убить, уже давно бы убили. Прямо на площади.
Лучше бы меня пристрелили прямо там.
— Если миротворцы держат нас здесь, это означает, что они планируют что-то похуже смерти, — добавляет она.
— Публичную казнь? Пытки?
Китнисс лишь пожимает плечами.
Мы сидим, не глядя друг на друга и не разговаривая. Минуты перетекают в часы, но я не
