— Вернись! — кричит она.
— Отстань! — Я пытаюсь закрыть дверь перед её носом, но она успевает вклиниться ногой. — Ты лицемерная эгоистка! — выплевываю я ей в лицо. Я таких слов не то что не говорила никогда — даже думать себе не разрешала.
Я отталкиваю её и убегаю в глубь комнаты. Она идёт за мной следом.
— Как это произошло? — требует рассказать она.
Я падаю на кровать, Китнисс встаёт напротив. Рыдание вырывается из моего горла.
— Я всегда хорошо к нему относилась. Просто в один день мне показалось, что он для меня больше, чем просто друг. А ему тоже было тяжело! — выкрикиваю я.
— Ты хочешь, чтобы я вас пожалела что ли? — лицо Китнисс искажается в усмешке.
— Я лишь пытаюсь объяснить. Мы не знали, что ты жива. Мы оба ждали тебя, сходили с ума, — рыдаю я.
— Просто прекрати. Я не хочу слышать оправданий, Прим.
— Нет, ты послушай, потому что я оставила его, ведь ясно вижу, что Пит всё еще любит тебя, — добавляю я. — Не меня.
— Как я могу верить в то, что ты говоришь?
— Ты должна, потому что это правда, — дрожа я продолжаю, — ты понятия не имеешь, сколько значит для меня твое мнение. Как сильно я на тебя ровняюсь, и как ты… — в последнюю секунду голос мне изменяет, и больше я не могу выдавить из себя ни слова, даже фразу закончить не в состоянии.
Китнисс поджимает губы, её подбородок дрожит, и она едва сдерживает слезы.
— Знаешь, о чём папа всегда меня просил? — говорит она и поднимает выше голову. — Заботься о сестре. Что я и делала. Я всегда старалась ставить тебя на первое место. Знаешь, как мне больно сейчас? Ты хоть представляешь, как было тяжело находиться в Тринадцатом? Я с ума сходила от одиночества и мечтала только об одном — вернуться домой, но я не могла, потому что моего дома больше не существовало.
— Но ведь я тоже скучала, Китнисс. Сильно. И Пит скучал по тебе. Скучал как сумасшедший. Он больше года ходил словно тень, мне кажется, что несмотря на то, что по телевизору объявили о вашей с Гейлом смерти, он ждал тебя.
Она закрывает лицо руками и начинает рыдать.
— Прости, — плачу я. — Мне очень жаль, что все получилось так. Но ты мне нужна, Китнисс.
Я делаю шаг к ней на встречу, и она отвечает тем же. Заливаясь слезами, мы падаем на пол в объятия друг друга. Облегчение, которое я испытываю, невозможно описать словами. Мы сестры, и нет ничего, что она или я могли бы сказать или сделать, чтобы изменить это.
Китнисс просит меня рассказать, как мы жили эти два года в Седьмом, и я рассказываю. Она вытирает глаза рукавом и тихо слушает. Я опускаю моменты, касающиеся наших отношений с Питом, а в остальном описываю все: побег, новые имена, его бесконечную работу, мою учёбу и стажировку у местного доктора, наконец, участие Пита в Восстании, то, что он сам рассказал мне в письме. Сестра садится и серьёзно говорит:
— Только не притворяйся, что тебе безразличен Пит, только для чтобы пощадить мои чувства, — она сглатывает, поморщившись, будто у нее болит горло. — Если в глубине души ты его всё ещё любишь… если он любит тебя, то я никогда…
Я открываю рот, пытаясь объяснить, что наши отношения уже в прошлом, но она жестом приказывает мне замолчать.
–… пусть мне будет тяжело, но я не хочу стоять у вас на пути, понимаешь? Я серьезно, Прим. Ты можешь сказать мне.
— О, Боже, Китнисс, нет! Я была у него в тюрьме, и мы все выяснили. Он не подходит мне, как парень. Совершенно. И я ему тоже, как девушка, не подхожу. Просто… думаю, просто мы оба очень по тебе тосковали, — нащупываю ее руку и сцепляю наши пальцы. — Даю слово сестры!
Я рассказываю всё, что чувствовала и держала глубоко внутри, не имея возможности поделиться. Рассказываю, как плакала по ночам в подушку, стараясь не разбудить Пита, которому приходилось вставать чуть свет на работу. Два года я держала эту бесконечную горечь в себе, и теперь она знает обо всём, что случилось с момента Жатвы, и я снова чувствую, что обрела родного человека.
Мы лежим на одной кровати как в старые добрые времена — я поворачиваюсь на бок и, оказавшись лицом к лицу с сестрой, спрашиваю:
— Ты все ещё любишь его? Пита?
Китнисс начинает опять всхлипывать:
— Я не знаю, все так запуталось, — она закрывает руками лицо.
— Ты его не простишь?
— Я не могу простить, Утенок, — качает она головой.
Я больше ничего не говорю, но моё сердце болит, потому что сейчас в нём такая мешанина чувств, что только время сможет расставить всё по своим местам.
Я иду на кухню и завариваю Китнисс чашку чая с листьями смородины, которые с утра сорвала на заднем дворе соседского дома. Мама часто поила нас таким перед сном. Секунду размышляю: не добавить ли туда немного алкоголя, я подсмотрела это в каком-то фильме. Чтобы успокоить нервы, роскошная богатая капитолийка разбавляла чай ликером. Но в самый последний момент передумываю.
Сегодня я засыпаю в комнате сестры, забравшись к ней под одеяло и свернувшись калачиком рядом.
— Когда приеду в университет, буду встречаться с кучей парней. Когда еще представится такая возможность?
— Только попробуй, — строго угрожает она, поворачиваясь ко мне лицом. — Зачем тебе куча? Одного, но хорошего вполне хватит.
— Ну я же гипотетически, не в прямом смысле говорю, — улыбаюсь я, подкладывая под щеку ладонь. — Знаешь, что меня больше всего расстраивает? Что мы с Питом никогда уже не будем дружить как раньше. Не после такого. Его уже не вернешь, а он был моим лучшим другом в течение двух лет.
— У нас с Гейлом тоже всё начиналось так просто, так легко, а теперь мы с ним просто знакомые. Я лишилась друга, которого знала лучше кого-либо, и напарника, который на самом деле понимал меня.
Сердце начинает покалывать. Когда она произносит эти слова вслух, я осознаю, насколько все действительно печально.
— Вы ещё можете стать друзьями. Через несколько лет. Время лечит, это я тебе как будущий доктор говорю.
— Всё равно будет не так, как раньше.
— Да, — соглашаюсь я, — всё будет уже не так. И мы обе это знаем. Все изменилось.
***
Я ставлю сумку у порога,
