Комната поплыла у Митсу перед глазами, ему показалось, что свечи погасли, выемки в стенах превратились в отверстия, сквозь которые льется холодный лунный свет. Эти лунные лучи робко ложились на каменный завал в северной части пещеры, и вдруг на камнях начал вырисовываться белесый силуэт, как будто огромное существо медленно поднималось с камней и выпрямлялось во весь рост. Это было величественное, страшное в своей неуловимости существо, напоминавшее гигантского паука, точнее, его призрак.
— Ми…тсу… — раздался шепот, от которого у мальчика начало сводить тело судорогами. — Митсу… впусти меня, таково последнее желание твоей матери.
— Впустить… впустить тебя? — пробормотал мальчик, дрожа и отступая на шаг назад.
— Протяни мне руку, вот так… Не бойся, дорогой, ведь ты меня знаешь, я — Зерет.
Теперь голос звучал чуть громче, это был странный, глубокий, нечеловечески-насыщенный голос, заполняющий голову слушателя целиком, вытесняющий все его мысли. Завороженный Митсу протянул руку и вдруг понял, что лежит на полу неподалеку от матери, а Нобуо отирает его лицо влажным полотенцем. Видение исчезло, свечи заливали комнату теплым светом, а бедная женщина была мертва.
Три подростка лет двенадцати на вид сидели у входа в храм. Старший брат, с длинными темно-русыми волосами пепельного оттенка, быстро выводил тушью символы, держа развернутый свиток на коленке. Сестра, хорошенькая, но бледная девочка с красивым разрезом темно-серых, почти черных глаз, с густыми угольно-черными волосами, забранными в тугой высокий хвост, лежала в траве у ног старшего брата и читала исписанную мелким почерком тетрадку. Младший брат сидел неподалеку и, казалось, медитировал. Его серебряные волосы были острижены на высоте подбородка, челка и короткие боковые прядки обрамляли молочно-белое прекрасное лицо, идеально симметричное, с продолговатыми глазами и благородными линиями носа и губ. Эти черты говорили о предках из клана Гинпатсу.
Все трое были облачены в одеяния монахов Подгорного храма — черные с белыми вставками.
— Ну?! — нетерпеливо произнес Тсурэн. — Будешь продолжать?
Митсу шевельнулся и отер пот со лба.
— Я пытаюсь, брат… Если честно, у меня уже совсем не осталось сил. Когда Истинная Мать говорит со мной, я все прекрасно понимаю с первого раза, но когда нужно расшифровывать рисунки и иероглифы из моих видений… Это все равно что пронизывать взглядом время и пространство — выжимает чакру почти целиком.
— Постарайся, — холодно, но с некоторым нажимом ответил Тсурэн. Он разглядывал брата, не испытывая к нему сочувствия, отстраненно. Странные мысли снова рождались в его голове.
Брат всегда был мягким, чувствительным человеком. Странно, что Великая Зерет именно его избрала сосудом для своих мыслей и воспоминаний. Конечно, дело в этом — в повышенной чувствительности. Но как сказала сама богиня посредством Митсу, в каждом из них находилась частица ее души и воли. Именно Зерет вдохнула в них жизнь, когда Хоши, чей образ потускнел в памяти Тсурэна, прибегла к ее помощи. Тсурэн всегда чувствовал себя особенным, он стоял выше обычных человеческих чувств, даже Мирэн избегала большинства позорных слабостей, а ведь ее воля охотно подчинялась его воле… Не зря же так легко давались старшему брату и сестре контроль над чакрой и знания о техниках Лунного мира. Это были не просто техники, а способности богов, отличавшиеся по форме и существу от обычных умений шиноби.
Тот человек в черном балахоне, однажды явившийся к ним, подтвердил, что все трое невероятно сильны. Он льстил им и увлекал на путь глубинного познания и обретения власти над человеческой природой. Эти беседы продолжались до тех пор, пока однажды странный человек в черном, представившийся как господин Орочимару, не остался наедине с Митсу. Подробностей их короткого разговора Тсурэн не знал, да и брат его, очевидно, впал в один из своих трансов и не мог дать объяснений. Но с тех пор человек в черном балахоне в окрестностях храма не появлялся.
Ясным летним утром с холма напротив храма спускались две фигуры, отягощенные походными заплечными сумками. Пожилая женщина и ее внучка приблизились ко входу, низко поклонились и вежливо приветствовали вышедшего им навстречу монаха.
— Мы возвращаемся из столицы в Звездопад, — сказала пожилая женщина. — И заходим во все храмы по пути, даже если приходится, как сейчас, свернуть с дороги. Скажите, уважаемый господин, кому посвящен этот храм?
— Богине по имени Теза Связующая, — ответил Нобуо. — Это великая богиня, которая привязывает сердца к родным или новым местам.
— О, тогда эта великая богиня покровительствует таким, как мы! Мы помолимся в этом чудесном храме, если позволите…
Нобуо пригласил путниц войти. Митсу, робко выглядывавший из-за его плеча, поспешно попятился и отпрянул в сторону. От смущения он не мог произнести ни слова, а когда девочка, проходя мимо него, подняла глаза и улыбнулась, юноша залился краской. Ей было лет двенадцать или тринадцать, светло-карие глаза излучали тепло, на щеках проступали веснушки, а непослушные кудрявые волосы были кое-как собраны под косынку и перехвачены лентой. Крепкая загорелая девочка казалась такой странной, как-то по-особому живой, так что Митсу некоторое время не мог оторвать от нее взгляд.
В помещении, скрытом от глаз, в это время занималась Мирэн. Она тщательно срисовывала со стены рисунок, оставленный младшим братом в состоянии транса, перенося его в тетрадь. Отставив в сторону широкую свечу, Мирэн поднялась и подошла к занавесу, отделявшему пещеру от храмовой залы. Сквозь небольшую щель она увидела коленопреклоненных женщину и девочку, воскурявших благовония и обращенных с молитвой к Тезе, личине, за которой скрывались от простых смертных истинный облик и сущность самой Зерет. Устоять было невозможно.
Мирэн подняла руки и начертила в воздухе множество линий, стремившихся к точке, в которой располагалось сердце девочки. На мгновение вспыхнул рисунок, между Мирэн и девочкой протянулась невидимая нить. Мирэн застыла, одна эмоция сменялась другой, пока все, что довелось за двенадцать лет пережить девочке, не пролетело перед ее мысленным взором за несколько мгновений. Глаза Мирэн не видели картин, но сердце ее с некоторым искажением передавало отражение этих картин в душе девочки. Это был своеобразный способ познания мира и человека. Тсурэн, медитировавший в дальнем углу, открыл глаза.
— Опять ты занимаешься этим, —
