Конечно же, он спал с ней, как и ожидалось: он не стал бы позорить её неполным браком и не мог лишить её права рожать королевских наследников. Но даже исполнение этого интимного долга не увеличило его привязанности. Видя Ауду, прикасаясь к ней, он всё равно чувствовал, что совершает предательство, и поэтому рядом с ней ощущал себя неуютно. И всё-таки сейчас, глядя на её слёзы, Кили ненавидел себя за то, что делал с ней.
- Ауда, прости меня, - выдохнул он и прижал её к себе, потому что знал, что должен это сделать: она ломалась прямо у него перед глазами.
Он не хотел видеть её погибшей, хоть и не был уверен, что сможет её спасти. Она прильнула к нему, прижалась головой к его груди. Через несколько мгновений Кили решился провести пальцами по её волосам, когда-то он делал это с Тауриэль.
- Было бы легче, если бы я тебя не любила? - глухо прошептала Ауда, уткнувшись лицом в его рубашку.
Я не знаю, подумал он, но промолчал. Слова были бесполезны. Он откинул её волосы и поцеловал в лоб, а потом, не зная, что делать дальше, прижался ртом к её губам. Ауда ответила отчаянно, жадно, как будто наконец получила то, чего давно и отчаянно желала, словно он не был её супругом, который, если и мог принадлежать кому-то, то только ей весь прошедший год со дня их свадьбы. И в самом деле, он не мог вспомнить, чтобы она когда-нибудь цеплялась за него вот так, как будто не могла быть к нему достаточно близко.
Начав отвечать на её поцелуй, Кили понял, что это было не так трудно, как он ожидал. Со своей стороны он по прежнему не испытывал никакого желания, но ясно ощущал, что должен что-то для неё сделать, а настоящий поцелуй был тем, чем он в любом случае смог бы её одарить. Когда они разделились, Кили лёг рядом с женой, пока они оба пытались перевести дыхание. Он думал о том, что должен позволить себе любить её. Его нежелание не принесло бы Тауриэль никакой пользы, а Ауде стоило так много. И всё же, предлагая себя собственной жене, он чувствовал себя так, будто сгибал металлическую ленту так, как она сгибаться не должна: если продолжить, она просто сломается.
- Кили… - проговорила Ауда, и её полный боли голос сказал ему, что она знает, что он до сих пор не полностью принадлежит ей. Тем не менее её руки с нежностью скользили по нему, и он подумал, что она благодарна ему даже за такое неумелое притворство, - Я чувствую себя виноватой, - закончила она и опять заплакала.
Он приподнял голову с её груди и посмотрел ей в лицо.
- Что? - всё это была только его вина, ведь он предал Тауриэль и отверг Ауду.
- Я знаю, ты не хочешь, чтобы это было моим, - продолжила она, и слёзы обильно текли из её глаз, - Этот дар был предназначен ей, и я знаю, что не должна быть счастлива из-за того, что получила его вместо неё.
- Ауда?
- Скажи мне, что я могу быть счастлива, - тихо умоляла она, проводя кончиками пальцев по его лицу, и в этом прикосновении было даже больше отчаяния и нужды, чем когда она целовала его.
- Я не понимаю… - повторил Кили.
Конечно, он хотел ей счастья, и теперь видя её несчастной, он был несчастен сам.
- Кили, - выдохнула она, - Я жду ребёнка.
Издав низкий стон, Кили склонился к ней и…
… проснулся в своей постели в капитанской комнате на Вороньей высоте, вцепившись в смятое шерстяное одеяло. Он пришёл сюда на несколько дней, чтобы наверстать упущенное во время Совета время и снова приступить к своим обязанностям. Несколько минут Кили просто молча таращился в темноту, разглядывая смутные очертания стойки с доспехами и оружейных полок; все эти предметы были явным доказательством того, что он находился в сторожевой крепости, а не в королевской опочивальне в Эреборе.
Он вдруг понял, что весь взмок от пота. Сев, Кили отбросил одеяла и спустил ноги на пол, тяжело дыша, как будто долго бежал. Было трудно сказать, что в его сне расстроило его больше всего: мысль о том, что однажды из-за него Ауда и в самом деле почувствует себя несчастной и отвергнутой, или же внезапное, болезненное напоминание о том, что он не хотел, чтобы его будущие дети были рождены кем-то, кроме Тауриэль. То, что он потерял её и жизнь, которую они могли бы провести вместе, было его личным горем, и он будет продолжать переживать это, пока сможет. Но Кили ужасала мысль, что его неотвратимая преданность своей первой любви отравит счастье Ауды.
Он не так уж сильно волновался, когда думал, что она рассматривает этот брак просто как политический контракт; в этом случае никто из них не мог ожидать от другого большой личной привязанности. Но Кили не давало покоя её недавнее признание в том, что она могла бы научиться восхищаться им. А что, если она полюбит его? Как же тогда она сможет вынести осознание того факта, что его сердце навсегда принадлежит другой? Потому что не было никакой надежды, что Кили когда-нибудь ответит на её любовь.
Но что ему было делать? Он не мог забыть Тауриэль, как не мог забыть собственное имя, и всё же он чувствовал, что жестоко было бы держать её между собой и женщиной, на которой он поклялся жениться. Кили встал на ноги, накинул поверх ночной рубашки пальто и, выйдя за дверь, направился к крепостной стене. Свежий ночной воздух немного успокоил его, и несколько долгих минут он стоял, медленно и глубоко дыша, устремив взгляд на одну яркую звезду. что висела на западе, над Лихолесьем.
Наконец он услышал приближающиеся шаги, но, думая, что это часовой, не обратил на них внимания, пока не услышал знакомый грубый голос.
- Ты в порядке, сынок?
- Нет. Совсем нет, - ответил он Двалину, не поворачивая головы.
- Не ожидал увидеть тебя здесь, - старший гном немного постоял рядом, а потом продолжил, - Это очень тяжело, отдать то, что должен. Ты принёс жертву, которую приносит каждый воин, идя в бой, отказываясь от жизни и дома ради блага других. Я скажу тебе то, что сказал бы любому молодому гному перед первой в
