Четверо. И почти рядом – метров пятьдесят. Это конец, хоть один да прорвется. Пасти раскрыты, с клыков слюна капает. Прорвется и порвет всех троих странников, сомнений не было.
Кат отстрелял магазин, еще один волк резко остановился, мотая головой, тяжело завалился на задние лапы. Присел посидеть на хвосте, да и рухнул в сугроб. Трое на трое. Только вот рукопашная здесь не поможет.
Сначала упал один зверь, сразу за ним второй. Потом ветер принес звук пары далеких гулких выстрелов. Сталкер даже не понял, что это за оружие – слонобой какой-то, не меньше. Для охоты на бегемотов.
У одного волка голову развалило пополам, выплеснув желтые с розовыми прожилками мозги на снег. Оставшийся в одиночестве зверь остановился. Он был самым мелким из всех, хотя и его хватило бы принести людям массу проблем. Груздь спокойно, как на тренировке, защелкнул в карабин новый магазин – или это вернее называть обоймой, коробки-то нет? – и сказал:
– Иди нахрен отсюда, серый. По праздникам не подаю.
Пока единственный оставшийся в живых волк что-то соображал, шумно дыша и поводя худыми впалыми боками, оружие успели перезарядить и Садко с Катом.
Схватка взглядов продолжалась пару секунд, потом зверь развернулся и похромал по полю обратно, прочь от дороги. Садко было прицелился, но сталкер пнул его автомат в сторону:
– Пусть уходит…
Певец прошипел что-то, но спорить не стал. Груздь тоже опустил карабин.
– А вот кто нас так вовремя выручил?
Неведомого спасителя не было ни видно, ни слышно. Никто не бежал к ним, размахивая винтовкой и утирая сопли, не орал дурным голосом: «Мужики! Живы? Счастье-то какое!» Только ветер свистел вокруг, заметая снегом россыпь гильз и семь серых туш возле дороги.
– Чего тут гадать… Пойдем! – Кат закинул за спину рюкзак и повесил автомат на плечо. – Помог – и спасибо. Встретимся, сочтемся доблестью.
Село было слышно издали. Громко лаяли собаки, кто-то нестройно кричал «Ура!», но все это перебивал громкий, усиленный какой – то аппаратурой голос. Немного с надрывом, явно копируя чью-то манеру речи, он призывал:
– …великого дела Гегеля, Энгельса, Кирова и Ионы Эммануиловича Якира! Товарищи! В этот торжественный день…
Завывание ветра мешало расслышать речь целиком, да никому из спутников это было и не нужно. Пусть вещает.
– Вот она, Тойда. Село большое, нам туда, влево, – сообщил Садко. Он недовольно поглядывал остаток пути на Ката, помешавшего подстрелить последнего волка, но с претензиями не лез. Соображал, что дело кончится кисло.
Возле дороги, сворачивающей с трассы вглубь села, их проверил еще один патруль. Груздь рассказал им о встреченных волках, показал отрубленный на память хвост – не поленился же, по пояс в снегу прогулялся с ножом до мертвого вожака.
– На митинг, товарищи! Все на митинг! – прервал рассказ пробегавший мимо парень в длинном, не по росту, кожаном плаще, перетянутом портупеей. – Товарищ Шкуратов выступает! Эх, а я опаздываю…
За ним, попрощавшись с патрульными, они и поспешили.
Кат вертел головой, рассматривая дома. Если в Боброве бросалась в глаза разница – вот богато живут, а вот совсем нищета, – то здесь было не так. У некогда крепких кирпичных домиков словно нарочно были то поваленные заборы и частично снятые крыши, а самые бедные на вид халупы, наоборот, щеголяли наспех вставленными, явно не своими пластиковыми окнами. На сером в трещинах шифере – свежие заплатки из листового железа. Словно кто-то специально уравнивал всех жителей в их условиях обитания.
Повсюду пили. Прямо на улице, кто из старых зеленых стаканов, кто из горла. Встреченная компания из четырех мужиков и одной голосистой бабы, укутанной в цветастый платок так, что наружу торчали только руки с бутылью и сморщенная крысиная рожица, никак не отставала, пока Груздь с ними не выпил.
Почти на бегу, но уважил. Оставили в покое.
На митинг, несмотря на несущийся из центра села голос, спешили далеко не все.
– …трехлетка, товарищи, объявленная товарищем Председателем, есть великий план! Основа наших будущих побед, на которой зиждется…
Кат аж вздрогнул. Слово «зиждется» ему было знакомо из книг, но что его можно услышать в живой речи – не ожидал. Впрочем, живой эту речь из набора штампов, лозунгов и многократного повторения слова «товарищ» по разным поводам назвать было сложно.
На попавшемся на глаза лозунге, заботливо выведенном белой краской на длинном красном полотнище и повешенном вдоль двух заборов сразу, кто-то неровно откромсал завершение.
Тряпка понадобилась или от пьяной удали – кто его знает.
– Свобода, равенство, брат… – прочитал Садко. – Эй, это я не тебе, городской! Я помню, что обижаешься.
Ага, вот и добытчик: мертвецки пьяный мужик прорезал в куске материи дыру и напялил себе через голову, на манер пончо. Так и шел в неизвестном направлении, размахивая мясницким ножом и алея зычным лозунгом на груди: «ВО!»
– Не накажут? – тихо спросил Кат у певца, провожая товарища взглядом.
– Да ну! Все, что на улице, здесь общее. Празднует человек…
А митинг тем временем и не думал прекращаться. Сорвав голос, товарищ выступающий что-то просипел на прощание, вскинув кулак над головой. Все действо происходило на самодельном помосте, окруженном толпой человек в сто. За немного косо сколоченной трибуной, над которой развевался флаг коммунаров – алое полотнище с лопатой на фоне колеса, – появился следующий оратор. Толпа взревела – первый, видимо, был городской, по необходимости, а этот из местных. Свой.
Можно потом обнять и самогона вместе жахнуть, до того родной человек.
– Я, товарищи, много говорить не умею! – оглушающе дунув в микрофон – да, обеспечили мероприятие по высшему разряду, – сообщил он. – Как сказал товарищ Шкуратов, ни дня без общественно-полезного труда на благо всех участников объединения свободных тружеников, в котором нет места не только падению морали и бытовому пьянству, но и губительному действию зарубежных происков вероятного противника, рушащего самые основы наших устоев. Ура!
– Пошли ночлег искать, – сказал Кату дружинник. – Это надолго. Потом еще культурная программа…
– А я вот останусь! – встрял Садко. – Автомат мой прихватите, ни к чему он мне здесь. Я им песни спою, революционных лет.
Судя по всему, это у певца получилось, но значительно позже. Кат и дружинник уже доедали ужин из вареной картошки и жареной костистой рыбы, когда через окно донесся голос Садко, сопровождаемый треньканьем его же гитары. Пел и пел, причем после каждой композиции народ вокруг помоста на недалекой отсюда площади ревел что-то одобрительное.
– Нетребовательные у вас товарищи! – сказал Груздь их квартирной хозяйке, бабке неопределенного возраста с хитрой улыбкой на поджатых губах. – У него ж ни слуха, ни голоса, а ведь нравится.
– А чего? Да ничего… – содержательно ответила бабка. – Это вы Мишку-пастуха не слыхали. Тот еще и слов не
