– Погоди, так будет получше, – пробормотал Такута и, достав из сумки коробочку с концентрированным порошком Виджи, присыпал рану. Соприкоснувшись с влажной разорванной кожей, порошок еле слышно зашипел, быстро впитываясь и становясь почти невидимым. Рэйра всё ещё не реагировала, будто намеренно отвернувшись от Такуты. Наконец тейна матэ крепко взялся за осколок и осторожно потянул его на себя, слегка расшатывая. Пытаясь понять, насколько глубоко он засел и в каких тканях скорее всего застрял, Такута пришёл к выводу, что его всё же можно извлечь. Единственное, что его беспокоило, – это отчётливые хрипы, которые он ещё с первого дня заприметил в звуках, издаваемых Рэйрой. Если было задето лёгкое, то извлечение осколка могло повлечь за собой непредсказуемые последствия, поэтому Такута старался прислушиваться к каждому её вдоху и максимально крепким, но не давящим захватом держаться за окровавленный металл, чтобы хотя бы примерно отследить его движение. Однако сейчас Рэйра хоть и дышала прерывисто, звук её дыхания звучал в пределах нормы, и хрипов не было слышно. Спустя несколько секунд Такута ощутил меньшее сопротивление тканей и более послушное скольжение осколка, поэтому он сделал глубокий вдох и уверенным профессиональным движением рванул его на себя, после чего тот с хлюпаньем вышел из раны, забрызгав рубаху тейна матэ тёмной кровью, перемешанной со зловонным гноем. Рейра издала скрипучий утробный стон и инстинктивно сделала рывок в сторону Такуты, однако в момент остановилась и осталась на своём месте, более не двигаясь.
– Эй, смотри, всё получилось, – нервно улыбнулся Такута, отложив осколок в сторону. После этого он достал деревянную коробку из сумки и, открыв крышку, разложил рядом с собой баночку с лиловой мазью, спиртовой и водяной раствор, пару стерильных повязок и несколько инструментов. – Правда, придётся ещё потерпеть, – обречённо вздохнул он.
Сменив пропитавшиеся кровью перчатки на пару свежих, всегда припасённых в его сумке, Такута осторожно ощупал место ранения, убедившись в том, что воспаление не распространилось дальше. Затем он бережно удалил уже совсем почерневшие отмершие ткани. По возможности очистив рану от гноя и сгустков крови, он подготовил влажную повязку, наложив её сверху и слегка прижав. Зная, что у него не будет возможности плотно зафиксировать её бинтом, он заранее подготовил моток максимально крепкой липкой ленты, которая прекрасно легла на гладкую ороговевшую кожу, не затрагивая чешуйчатые места, преимущественно располагающиеся на груди, спине, предплечьях и передней части ног.
– Ну вот и всё, – проговорил Такута, завернув грязные инструменты в плотную ткань и спрятав их обратно в сумку. Отойдя на несколько шагов, он окинул Рэйру взглядом. Она всё ещё лежала на своём месте, лишь слегка поворачиваясь на источники звуков. Такута смотрел на неё полным удивления, боли и одновременно удовлетворения взглядом. Ему не верилось, что она наконец-то позволила ему обработать рану, но это так безумно радовало его, что он даже не до конца мог это осознать. В то же время его переполняло леденящее беспокойство за то, что его действия напрямую повлияют на жизнь этого существа. Он понимал, что, оставь он всё как есть, это с огромной вероятностью погубило бы Рэйру, заставив её медленно умирать в мучениях. Но всё же это было бы естественным течением жизни, последствиями случая, пусть и отвратительно жестокого и несправедливого, но закономерно произошедшего. Теперь же Такута осознавал свою ответственность за вмешательство. Впрочем, отступать он не собирался, поэтому ему предстояло провести следующий месяц за кропотливой обработкой ранения и наблюдением состояние «пациентки».
– Ты ужасно выглядишь, – тоскливо заметила Тэми, глядя на Такуту, – даже ужаснее, чем обычно.
Она сидела на одной из подушек, разбросанных на полу в библиотеке Академии. Тэми откупорила флягу чая, стоявшего перед ней на невысоком столике, и протянула Такуте, который лежал у нее на коленях и смотрел в потолок.
– Такое вообще бывает? – устало улыбнулся он.
– Ну да. Например, у тебя на лице просто поросль западных лесов, а ещё ты похож на скелета. И странно пахнешь, – добавила она, немного помедлив.
– Я честно моюсь, и даже каждый день, – бравировал Такута, – знаешь ли, такого не бывало даже в лучшие времена.
– Ты отвратителен, – поморщилась Тэми.
– Я знаю. Просто такое чувство, что этот запах пропитал меня насквозь. Я уже даже не помню, как от меня на самом деле должно пахнуть.
– Мне больше нравилось, когда пахло как обычно, – вздохнула Тэми.
– Ох уже этот божественный мужланский аромат, да?
– Ой, не преувеличивай, – огрызнулась она, – просто ненавижу эту моду на хитро выведенные духи, которыми обливаются все, кому не лень. Мне гораздо больше нравится настоящий запах человека.
– Видимо, ты никогда не бывала в мужских раздевалках, – рассмеялся тейна матэ.
– Как-то не довелось, но всё равно не вижу ничего плохого в природных процессах организма. К тому же в крайнем случае всегда можно помыться, а все эти химозные «изысканные» ароматы потом ещё два дня стоят в носу.
– Ну да… Хотя когда я был ребёнком, у нас даже ванных не было, так что помыться было той ещё привилегией.
– Правда? Как же вы справлялись?
– Ходили в баню где-то через день.
– В общественную? – скривилась Тэми.
– Ну да…
– Какой кошмар! Я бы так не смогла!
– Да ладно тебе, – умиротворённо улыбнулся Такута, – в этом было своё очарование. С десяток сумасшедших мужиков собирается в одном помещении, и твоей главной задачей становится хорошенько помыться, не схлопотав банным веником по заднице!
– Ты всё ещё отвратителен, – рассмеялась Тэми.
– Я знаю. – Такута ехидно оскалился и отхлебнул чая из фляги, поперхнувшись и округлив глаза. – Это с чем у тебя чаёк?
– Рисовая водка, – оскалилась Тэми, – а то знаешь – все эти бесконечные нервные дни с чудовищами и студентами… Даже не знаю, что хуже.
– Ох уж этот тошнотворный запах дома, – Такута слегка зажмурился и сделал ещё один глоток.
– Скучаешь по востоку? – Тэми склонила голову набок.
– Может, немного, – пожал плечами Такута, – я любил это место, но никогда не смог бы стать там тем, кем являюсь. Да и, в конце концов, Мара – всё-таки не совсем южный город, и здесь всё ещё чувствуются наши традиции.
– Какие, например?
– Ну, скажем, водка, сносящая крышу всем не приученным к ней, – рассмеялся тейна матэ.
– Эй, ну я же серьёзно!
– Ладно-ладно, – Такута подавил смешок, – манера говорить, еда, музыка. Недавно даже слышал песню, которая мне очень нравилась в детстве.
– Это какая?
– Я не певец, – смущённо ответил Такута, – но та, что про чашу из черепа. Как там было? «Ты не был ни умён, ни добр, мой милый друг, но с благодарностью тебя я вспомню в этот час – твой череп, что забытым мог бы гнить в сырой земле, пришёлся замечательным сосудом для вина…»
– О, Двенадцать, эти сумасшедшие восточные песнопения! Неужто у вас там все такие мрачные, что
