Мир становится сложным, чужим, ускользая от нас день за днём.
Помолчим о тебе. Обо мне. И о нём».
С трудом отрываясь от чтения заметок, в которые он с каждым днём всё сильнее погружался, Такута отправлялся в свою спальню на чердаке уже глубокой ночью, рискуя снова провести день в состоянии сонной мухи. Но ему было невообразимо интересно погружаться в мир совсем незнакомой ему женщины, которая на всё смотрела своим особым взглядом. Он испытывал радостное волнение, будто бы нашёл что-то очень ценное среди бесконечных песчинок на берегу.
В один из вечеров Такута спустился на первый этаж, когда на небе уже давно зажглись звёзды, а назойливые мотыльки принялись слетаться на свет фонарей на веранде. Неожиданно Такута обнаружил там тейна Вамэ, сидящего на ступеньках и перебирающего струны домбры.
– …Сколько бы, милый, ты книг о себе ни писал, нужные стро… – старик запнулся, не попав по струне, – строки вовек, – он снова оступился и немного раздражённо закончил строчку, – вовек подобрать бы не смог! Тьма тебя разбери, проклятое ты корыто! – выругался он на притихшую домбру.
– А по мне, так хорошо звучит, – улыбнулся Такута, присев рядом с ним.
– О, а я тебя и не заметил, – спохватился старик, – я обычно при людях-то не играю. Никак уж мне не даётся это дело.
– Это ведь песня вашей жены, правда?
– Правда-правда, – кашлянул тейна Вамэ, – я вообще не любитель музыки, особенно эту дрянь, – он легко постучал пальцем по домбре, – в жизни бы в руки не взял! Но когда песни её нашёл, решил попробовать. Не знаю уж правда, как она бы их спела, но что-то пытаюсь придумать.
– Мне понравилось, – поддержал его Такута, – и песня хорошая.
Он принялся рассматривать звёзды над головой, в то время как старик снова вернулся к сбивчивому бренчанию и не совсем разборчивому бормотанию в такт.
– А ты чего не уехал-то? – спросил он после продолжительной паузы, – ячмень-то мы давно собрали, а ты всё тут околачиваешься.
– А вы когда-нибудь подводили своего друга? – тихо спросил Такута.
– Ну, было пару раз. Но друзья на то и друзья, чтобы не держать обид. – Тейна Вамэ почесал в затылке.
– Может, обиды бы мне и простили, да только вот я сам не могу себя простить. Как будто моя жизнь была одной большой ошибкой.
– Больно сложные мысли у тебя, – фыркнул старик, – чего это ошибкой-то? И разве ж это повод не сбежать отсюда к человеку, который тебя там ждёт?
– Самое ужасное – это когда тебя ждут, но не верят в то, что ты на самом деле придёшь. Представляете, какую нужно было прожить жизнь, чтобы в итоге так и не появилось существа, которое могло бы тебе доверять?
– Так кто ж в этом виноват-то? – усмехнулся тейна Вамэ. – Кто ж тебе мешал быть хорошим человеком?
– Когда тебя с самого детства приучают, что ты чудовище… хочется вообще никем не быть. Но пытаясь быть никем, я и остался ни с чем. Не сделал ничего хорошего и потерял всё дорогое.
– Ну ты и зануда! Едва пушок на рыльце вырос, а уже рассуждает о том, что жизнь кончена.
– Не кончена, – горько улыбнулся Такута, – просто она как будто бы не начиналась. Я так старательно гнался сам не зная за чем, что, кажется, пропустил всё остальное.
– Так навёрстывай, – рявкнул старик, – и не заливай мне в уши свои тоскливые речи! Проваливай спать, не мешайся! А завтра, – его голос подобрел и смягчился, – прочти последние письма Хайму. Глядишь, хоть она тебя чему-нибудь научит.
«Что-то я совсем разболелась. То ли пылью надышалась, то ли продуло где – кашляю без конца. Ну ничего, пьём с Вамэ ромашковый чай по вечерам, а ещё он где-то целую банку мёда раздобыл!
Несмотря на эти неурядицы, в последние дни так хорошо… Вся эта бытовая рутина отвлекает от дурных мыслей. Иногда мне кажется, что именно в такие моменты я и живу. Когда не думаю о своём проклятии и о том, какими глазами на меня будут смотреть в городе. Сегодня вспомнила, как меня пытались задирать мальчишки в гимназии, дразнили чудовищем, а я им в какой-то момент в руки сунула записку: «Я человек!» Правда, слово «человек», кажется, с ошибкой написала, дурёха. Они тогда посмеялись, но после этого почему-то дразнить перестали. Может, струсили, а может, надоело – не важно. Но сейчас я вдруг понимаю, что сама забыла о том, что пыталась им тогда сказать – я человек. Сложно, конечно, об этом помнить, когда твоя жизнь складывается… так. Но вот мы сидим, слушаем шелест ячменя за окном, в камине потрескивает огонь, а тёплая шаль обвивает плечи. И разве посмеет кто-то сейчас сказать, что я не человек? Что Вамэ не человек, раз связался со мной?»
<…>«Прошла неделя, а что-то не полегчало. Всё больше лежу. Но ничего, муж у меня заботливый, храни его Двенадцать. Правда, в Шестой всё же выбрались к океану, воздухом подышать. Я вообще лежать не люблю, особенно при болезни – свежий воздух и работа в момент выгоняют всю дрянь из организма! Но Вамэ велел лежать, а с ним попробуй поспорь – всю плешь проест. Потому отдыхаю, пишу, читаю. Нашла интересную книгу с мифами – никогда не замечала её в нашем шкафу! Там истории вроде бы совсем детские… А вроде бы и хорошие такие. В них чудеса – это часть мира, и никто их не пугается. Вот бы и у нас так было!»
<…>«На днях стало совсем худо, пришлось аж врача вызывать из города. Он помычал, руками поразводил да уехал. Сказал, что простуда какая-то сильная, а я не могу жить спокойно – в груди всё горит. Хочу уже поскорее поправиться и вернуться к привычной жизни! Кто бы мог подумать, что я начну её так ценить? После стольких лет страданий я вдруг так хорошо стала себя чувствовать! Будто бы начинаю принимать себя. Конечно, это всё ещё трудно – вот врач на меня так посмотрел, что я снова вспомнила, как люди относятся ко мне. Но во мне вдруг проснулось чувство протеста. Ну вот чего он вылупился? Я человек, только и всего!
Смеюсь сама со своих размышлений. Но есть в них и доля правды. Каждый ведь заслуживает быть понятым, особенно если он никому не навредил. Почему же я не заслуживаю?»
<…>«Стало тяжело писать, это расстраивает. Не знаю, чем себя занять, мне очень нравится выливать мысли на бумагу. Это ведь единственный мой способ поговорить с кем-то. Двенадцать, пожалуйста, сделайте уже так,
