После рождения брата мама пошла на поправку, что ещё раз уверило Лайта в том, что все проблемы кроются именно в нём. В этом ребёнке. В этом слабом и болезненном ребёнке с пугающе красными глазами.
Из-за этой самой болезненности мама почти всё своё время посвящала только ему. Ему, но не Лайту, про которого все, казалось, забыли. А он не любил, когда про него забывают. Теперь, стоило Лайту совершить хоть малейшую оплошность, все твердили: «Ты не должен так поступать. Ты должен подавать достойный пример младшему брату». Должен. Не должен. Его жизнь сузилась до рамок из правил и запретов. И так четыре года. На четыре долгих года его жизнь превратилась в порочный круг ненависти, обиды и отчуждения, в который он сам себя загнал. Это могло продолжаться и дольше, если бы однажды Лайт не зашёл в комнату брата в момент одного из «приступов болезни», как назвали это взрослые.
Братишка лежал на кровати, сбросив одеяло и сбив простыни, его взгляд был бессмысленно устремлён куда-то в потолок. Пальцы рук сжимались и разжимались. Он дышал тяжело, изредка хватая ртом воздух, словно утопающий, борющийся с неподвластной ему стихией. Тогда Лайту действительно стало страшно. Он не знал что делать: звать слуг или, может, маму? Или ещё кого-то? Но кого?
Лайт тогда лишь бессвязно пробормотал что-то вроде: «Я позову маму». Тогда братишка перевёл на него затуманенный взгляд печальных алых глаз, долго смотрел, словно пытаясь узнать, а потом тихо, почти шёпотом, сказал: «Не надо. Мамочка только недавно ушла спать, не хочу её будить».
Эти слова врезались Лайту в память так, словно их калёным железом выжгли на внутренней стороне век. Он до сих пор не мог их забыть. Да и никогда, наверно, не сможет. Именно тогда он понял, что все его обиды, вся его ненависть по сравнению с этими страданиями сущие пустяки. Именно тогда он сам себе поклялся, что что бы ни случилось, он всегда будет защищать своего брата. Этого болезненного мальчишку, который думает о других больше, чем о себе.
— Ал, — тихо позвал Лайт, но ему не ответили, — Ал, ну ты чего обиделся-то? Я же пошутил, — но в ответ снова лишь молчание и тяжёлое дыхание. Всхлипы? Или опять?..
Внутри у Лайта всё похолодело. Неужели очередной приступ? Их же так давно не случалось. Неужели снова? Сейчас? Нужно срочно позвать родителей!
Он стал судорожно оглядываться, но взгляд натыкался лишь на незнакомых людей. Мысли метались как светлячки в банке. Что же делать? Паника накатывала волнами.
Лайт нагнулся, чтобы заглянуть в лицо брату. Но вместо присущей такому состоянию мутности взора увидел хитрый блеск в глазах. И не менее хитрую улыбку.
— Аллен, — голос Лайта был настолько грозным, что мог убивать. — Что за идиотские шутки?!
Несмотря на угрожающий тон старшего брата, Аллен ничуть не стушевался и всё так же продолжал весело смотреть на него. Злость Лайта ничуть не пугала.
— Ты ведь тогда тоже притворялся, что у тебя голова болит, чтобы не ехать на прошлый приём. Почему мне тогда нельзя? — алые глаза смотрели на Лайта с детской наивностью. Но для самого Лайта это был удар под дых.
— Знаешь, отец правильно говорит, — наконец ответил Лайт, — я на тебя плохо влияю.
— Ага, — радостно закивал головой Аллен, явно довольный тем, что на него оказывают дурное влияние.
— Но с такими вещами всё равно не шутят, — в голосе Лайта зазвучали какие-то стальные нотки, — не в твоём случае.
— Я слишком слабый, да? — вопрос был задан тихо, словно в надежде, что его никто не расслышит. Но Лайт всё прекрасно слышал.
— Нет, — почти так же тихо ответил он, — просто я поклялся тебя защищать, вот и волнуюсь, что не смогу сдержать обещания.
— Правда? И кому ты поклялся? — глаза братишки вновь вспыхнули неподдельным интересом.
— Себе, конечно же, — гордо заявил Лайт, — то есть единственному человеку, клятву перед которым я не смогу нарушить.
— Тогда я тоже обещаю, что буду защищать тебя!
— Ну попробуй, — тон Лайта был полон иронии, но братишка этого попросту не заметил.
Аллен хотел было ещё что-то сказать, но Лайт его перебил.
— Всё. Хватит с меня на сегодня. Ты просто изобилуешь сложными вопросами, — он сокрушённо вздохнул, — я уже устал придумывать на них ответы. Так и головню боль заработать недолго.
— Но это же хорошо, — радостно заявил Аллен, озадачив этим брата, — у тебя заболит голова, ты скажешь об этом маме, и мы уйдём домой.
— Какой же ты эгоист, Ал, — в шутку сказал Лайт, — я на тебя точно плохо влияю.
***
Вуаль прохладного мрака укрыла небо, и лишь редкие звёзды пробивались сквозь неё. Ветер уносил излишне помпезную музыку куда-то вниз, в город, тихо спящий в этот поздний час. Отблески свечей медовыми пятнами расплывались по поверхности вина в бокале, которое при таком освещении казалось до отвращения похожим на тёмную драконью кровь.
Он стоял на балконе и невидящим взглядом смотрел куда-то вдаль, туда где очертания городских стен поглощала тьма ночи. Было немного прохладно, но холод бодрил, как ничто другое на этом празднике.
Что они сегодня празднуют?
Ах, да. Взятие Бастиона и освобождение Пророка. Множество солдат погибло, ещё больше отравлены драконьей кровью, Пророк отказывается просыпаться. Пророк отказывается быть Пророком. Но зачем омрачать этим праздник? Королевству ведь нужно что-то праздновать. Иначе оно погрязнет в беспросветной кромешной тьме. Он бы тоже «отпраздновал», вот только…
…вот только сказать бы этой наивной волшебнице, чтобы так не убивалась, не пыталась воззвать к Пророку, не срывала голос до
