— Угу.
— У всех «уличных» этот скелет гораздо больше, чем у кого-либо другого, и он растет случай от случая. Отчасти потому я и подтолкнул Эмбера на создание Юнгара. Просто мне больно видеть хороших ребят, сжигающих свое время в пустую, они переросли «улицы» и должны измениться.
— Иногда возникает такое чувство, когда ты говоришь об «улицах», словно это школа для хулиганов, свободный вход, но трудный выход, свои правила и устои, а вместо уроков очередная драка, исходя из которой каждый находит для себя какой-то ответ на терзающий вопрос — это странно, но и в то же время удивительно.
— Хорошее сравнение, — улыбнулся Зоренфелл.
Картина той драки в ангаре не покидала не только Марию, но и самого виновника торжества. Однако терзало его иное, один вопрос: «Мог ли я поступить иначе?». Он обладает несравнимой ни с чем силой, но она оказалась бесполезна в такой ситуации. Не дерись сейчас, пришлось бы это сделать в другой раз. Неизвестно, поступил бы босс той шайки также, если бы ситуация отличалась. Страшно подумать, что могло бы стать с Марией, если бы не он. Страшно снова увидеть её слезы, знать о том, что она мучается…
Из этого урока Зоренфелл усвоил одно — в некоторых ситуациях лучше разобраться сразу и самостоятельно, не прибегая к использованию силы, ведь она не всесильна. Выбери момент времени, сохрани его и вернись, если потребуется — все просто и доступно, открывает кучу возможностей: если захотеть, то можно стать несметно богатым, если пожелаешь, то станешь хоть президентом, приложив, конечно, усилия. Однако слабости есть у всех, а изъян сохранений — мораль и сам человек.
Она позволяет тебе посмотреть на мир с разных сторон. Будь богатым, будь бедным; будь добрым, будь злым; будь умным или глупым — все зависит от тебя. Ты находишь для себя множество возможностей, но однажды задашь один простой вопрос: «Правильно ли то, что я делаю?». Отсюда и идет разветвление на хорошее и плохое.
Зоренфелл давно для себя избрал хороший путь, как ему кажется, потому что не видел в противоположном ничего интересного. Абсолютная свобода в своих действиях приводит в конечном счете к абсолютной скуке и тоске. Добро же напротив несет в себе ограниченность, принятие контроля и встречу с трудностями. Трудности делают человека сильнее, а значит, быть добрым, значит быть сильным? И все же, как бы то ни было, в хорошем всегда содержится плохое, а зло хранит большую доброту.
— Зоренфелл, теперь все кончилось? — спросила вдруг Мария после недолгого молчания.
— Да, Мария, теперь все будет хорошо. Отныне быть тебе такой же, как и все, — слегка усмехнулся он.
— Трудно поверить, что этот ужас закончился…
— Разве не скучаешь по року?
— Нисколько! — приободрившись ответила она. — Теперь, если захочу, то могу с папой послушать что-нибудь интересное, иногда включаем диски его группы. А еще я начала учиться играть на гитаре.
— Тоже Эрих учит?
— Ага, он в этом хорош.
— Рад слышать… Мы уже почти пришли, — заметил он её дом.
— Может зайдешь к нам сегодня? Ты давно к нам не заходил, папа все еще ждет, что ты к нам наведаешься, как тогда, когда ходил каждый день.
— Только ли он? — с намеком спросил Зоренфелл.
— Не важно… — смутилась Мария.
— Хорошо, но с одним условием.
— Каким? Снова что-то замышляешь?
— Я не я, если все будет слишком просто.
— Да-а… — вздохнула она. — Это в твоем стиле.
— Приготовишь ужин самостоятельно.
— Чего? — опешила Мария. — Но ведь я никогда почти не готовила…
— Все с чего-то начинают, не нужно переживать.
— Но я…
— Просто попробуй, иначе откажусь.
— Ладно, — с недовольством фыркнула она.
После возвращения Марии в школу Зоренфелл перестал их посещать, он лишь встречался с ней утром, идя в школу, и провожал после. Он просто не видел смысла досаждать им, навязываться. К тому же за это время, проведенное вместе, они нашли общие увлечения и веселья. Ранее они не взаимодействовали друг с другом и не стали бы, если бы их не оставили наедине, чего Зоренфелл и добился.
— Вечер добрый, дядь Эрих.
— В-вечер… — опешил он от внешнего вида Зоренфелла. — Что случилось? Кто тебя так отметелил?
— С товарищем дурачились, да вот не там, где этим можно заниматься… Короче говоря, с лестницы скатился, но благо, что ничего не сломал, — слегка усмехнулся парень.
— Руки видно сильно пострадали… — посмотрел Эрих на бинты.
— Я пытался в полете зацепиться за что-нибудь, остановить имитацию перекати-поля, но нифига не вышло.
— Ну беда с тобой, Зоренфелл… Ладно, если все нормально, то хорошо. Рад, что навестил нас, — широко улыбнулся мужик.
— Как я мог отказаться, когда Мария вызвалась приготовить ужин? — покосился он на девчонку.
— Мария и готовить? — знатно удивился Эрих. — Она ведь никогда не готовила… — повторил он слова дочери.
— В-все бывает впервые, — робко произнесла Мария.
— Вот это да… Зоренфелл, снова использовал свою темную магию? — прошептал ему Эрих.
— Кто знает, — оставил он загадочную улыбку.
— Ну, парень, ну даешь, — обрадовался отец.
— Все, оставьте меня одну на кухне! — воскликнула вдруг девчонка. — Пойдите вон, телевизор посмотрите или чем вы там мужики занимаетесь… — выпроводила она их и закрыла двери.
Парни были ошеломлены такой реакцией, но так даже лучше, посчитали оба, после чего сели вместе на диван.
— Ты, Зоренфелл, похоже и впрямь волшебник. Я и подумать не мог, что моя дочурка наконец созреет для такого, — погладил Эрих свою бороду. — Хотя, если подумать, то она часто вместе с мамой на кухне крутилась-вертелась, помогала все время, а когда мы её потеряли, так она к плите ни разу и не подошла…
— Значит, появилось для неё ещё одна небольшая стена, которую она должна самостоятельно преодолеть.
— Знал об этом?
— Нет, просто захотел попробовать её стряпню, не думал, что так все развернется… Но она рассказывала мне о своей маме.
— Рассказывала, говоришь… — вдруг поник он. — Поделишься, если не секрет?
— От семьи секретов, как мне кажется, быть особых не должно, — выразил мнение Зоренфелл, после чего продолжил: — Думаю, Вы и так понимаете, что она винила себя в произошедшем.
— Угу… — горько кивнул Эрих.
— Так оно и есть, не безосновательно. В итоге нашей с ней беседы, Мария решила для себя жить на двоих, веселиться и радоваться всему на двоих, для себя и своей мамы, стать счастливой для неё, чтобы счастье передалось ей на небесах.
— Правда? — словно не верил он его словам.
— Чистейшая.
Вдруг Эрих изменился в лице. В нем бурлили неподдельные эмоции, сменявшие друг друга. То слезы наворачивались, то улыбка до ушей. Казалось, что перед парнем не брутальный рокер, а робкий отец, радующийся за свою юную дочурку.
— К-как же это хорошо… — дрожащим голосом произнес Эрих. — Я подумать
