Ехали небыстро, высматривая брошенные грузовики. У первого же «КамАЗа» остановились, проверили баки. Как и следовало ожидать, они были полны. Взяли себе на заметку эту машину, а пока слили соляру из одного бака, наполнив и бак джипа, и канистры. При всем при том в баке «КамАЗа» осталось еще полно горючего – бак был самодельным, переделанным для дальнобоя, так что емкость его была в разы больше, чем у стандартного.
До Катиного дома добрались примерно через час-полтора после выезда с базы. Заправка отняла время. Но опять же – куда спешить? Чего-чего, а времени у нас теперь предостаточно. Все равно делать нечего…
Всю дорогу я посматривал на Катю – нет ли истерики, ну и… вообще. Мало ли как себя поведет, увидев мертвых родителей. Вернее, то, что от них осталось.
На Горе было тихо – ни людей, ни животных. Только птички мелькали в небе да шумел в проводах горячий июньский ветер. И запах мертвечины – сладкий, привычный, но такой мерзкий…
В квартиру пошли Митька и Мишка, ну и Катя, само собой. Я остался охранять машину. Прежде чем подняться, обшарили подъезд на предмет нахождения мутантов и всякой бандитской нечисти – поднялись и спустились по лестницам. Никакой нечисти не обнаружили и со спокойной совестью пошли в Катину квартиру. Заранее договорились: если я услышу автоматные очереди и никто не закричит ни в рацию, ни просто так, – чтобы не дергался. Значит, выбивают дверной замок. А как его еще вскрывать? Ключей-то нет, ломика тоже. А вот очередь из автомата для замка в самый раз, особенно если дверь деревянная. Но даже если стальная – все равно автомата не перенесет, несварение у нее будет от автоматных пуль. Даже если это жалкий калибр 5.45.
Так оно и получилось. Через пару минут, после того как ребята исчезли в подъезде, раздались автоматные очереди – по три патрона штуки три очереди или больше. Точно, дверь вскрывали. И видимо, открыли, потому что еще минут пятнадцать ничего не было слышно. А вот потом…
Потом хлопнул одинокий пистолетный выстрел, прозвучавший в тишине вымершего микрорайона как пушечный гром. Это уже было совсем не по сценарию, потому я схватил рацию и прокричал:
– Эй, народ, вы чего там?! Развлекаетесь, что ли?
Рация молчала секунд десять, потом глухой Митькин голос ответил:
– Мы уже идем. Опасности нет.
И отключился.
Они вышли вдвоем. Кати не было, сердце у меня екнуло и заныло. Когда подошел Митька, держа в руке листок, явно вырванный из тетради, я уже все понял и молча протянул руку. Митька вложил в нее листок и полез на пассажирское сиденье. Глаза его подозрительно блестели, он был бледен и совсем не выглядел тем Митькой, которого я знал. Мишка был ничуть не веселее и, усевшись на заднее сиденье джипа, закрыл глаза и сделал вид, будто уснул.
«Ребята, я все вспомнила. Все, что со мной было. Я знаю, что вы меня обманули, чтобы не расстраивать, думали, что не вспомню. Но я вспомнила. И я не хочу жить. Я ухожу к моим папе и маме, к братику и сестренке. Я знаю, они меня ждут. Простите и помните меня.
Ваша Катя».
– У нее в руке было, – хмуро пояснил Митька. – Попросилась попрощаться с родителями, пошла в квартиру, а потом бах, и все. И записка.
– Может, стоило ей рассказать? Как-то объяснить, что жизнь на этом не закончилась, что она и все девчонки не виноваты? – с заднего сиденья сказал Мишка. – Ну как психологи делали! Объясняли жертвам, что они не виноваты, что виноват преступник. А то я читал, что после изнасилований бывало такое, что девушки кончали жизнь самоубийством. Не выдерживали угрызений совести. Им казалось, что это они виноваты в том, что их изнасиловали.
– Пистолет забрали? – спросил я, не отвечая на вопрос. А что я отвечу? Может, и надо было рассказать, так кто же знал? Оружие не надо было давать? Так она другим способом бы покончила с собой, если задумала такое дело. Если человек решил завершить свою жизнь – кто ему может помешать? Даже если руки свяжешь – так он сосуды на запястьях перегрызет!
– Здесь ее оставим? – уже почти нормальным, деловитым голосом спросил Митька. – Или хоронить повезем?
– Она хотела быть с родителями, – ответил я, запуская движок. – Вот пусть тут и лежит.
На душе у меня было мерзко, хотелось вопить, отправляя ругательства туда, где предположительно сидит этот белобородый «дедушка» с нимбом над головой. Богохульство, да. Так какого черта он ТАК развлекается?! За что это нам?!
Спустились с Горы по Мясницкой на Горную, по Горной проехали до Октябрьской, по Октябрьской – к Волжскому отделу полиции. Тут было тихо и мирно, никто еще не покусился на «наш» райотдел. Я остановился напротив его дверей, минуту думал, слушая, как тарахтит движок джипа, а потом скомандовал Митьке, и тот молча кивнул. Еще минуты три Митяй корябал на листке бумаги, что лежала между сиденьями, послание чужим мародерам, через пять минут это самое послание уже висело на двери райотдела. И было там вот что:
«Всем, всем, всем! Имущество этого райотдела объявляется собственностью Андрея Комарова и его комаровцев! Те, кто попытается украсть это имущество, будут убиты!
Командир отряда А.Комаров
ЗЫ Тот, кто хочет присоединиться к нашему отряду, может найти нас в Усть-Курдюме, в газпромовских домах. Частота рации для связи…»
Ну и все. А что еще можно было написать? Кого-то, может, и отпугнет. А если кого-то не отпугнет – пусть оглядывается. Ей-ей, я буду стрелять, если не отдадут. Сейчас не до сантиментов. Сейчас надо выживать. А оружие – залог выживания. Кто первый встал – того и тапки. Мы правы в любом случае. Не заняли райотдел раньше? Ваши проблемы.
То же самое надо будет проделать и с Заводским УВД, и с Кировским, и с ГУВД. Может, и прокатит. Людей бы нам еще побольше… надежных людей. Своих. Страшно давать оружие чужакам. Эдак можно и до бунта дожить… решит кто-то, что моя власть не от бога, а совсем наоборот, и устроя мне экзорцизм. И никакие бронежилеты не помогут. И запоры в дверях.
После РОВД решили проехаться по Набережной, посмотреть, что и как. Там вообще-то большой массив домов, может, кого-то все-таки найдем? Людей надо набирать. Без людей сгинем. Жалко, что те девчонки с лошадьми сразу с нами не согласились уехать. По всему видно – хорошие, дельные девчонки. И работы не боятся. Нам такие нужны.
Глава 4
24 июня, день, вечер, ночь.
Андрей Комаров
Я уже собрался свернуть налево, в сторону Затона, когда по машине ударило, будто молотком. Звука выстрела я не услышал. Во-первых, помешала звукоизоляция машины. Во-вторых, дизельный движок никогда не отличался низким уровнем звука – рычит он не слабо даже тогда, когда работает на холостых. Это бензиновые микролитражки мурлычат, как кошки, наш брутал рычит, как медведь.
Моя нога автоматически нажала на газ – и не потому, что я впал в истерику, перепугался, и все такое прочее. Просто мозг сразу сообразил, на уровне подсознания: «Валить отсюда надо! И как можно скорее!» Вот и дал газку. Что, наверное, нас и спасло. Пятиэтажка, в которой находился ресторан кавказской кухни (то ли «Арагви», то ли еще что-то такое), прикрыла нас от невидимого стрелка, и джип понесся в сторону въезда на мост, оставляя после себя эхо и едкий солярный дым выхлопа.
– Все живы? – обернулся я, прижав машину к стене, окружающей территорию грязелечебницы.
– Все! – мрачно кивнул Митька, держась рукой за плечо. – Только меня вроде как зацепили. Нет, не делай такое лицо, не надейся – не сдохну! Слегка зацепило.
