Глава 37
Я проводил остальных взглядом, и тут меня осенило: нужно было сказать, чтобы не разделялись, а шли вместе – сэкономили бы батарейки. Однако потом я сообразил, что разницы никакой: коридоров-то все равно два, значит света в любом случае понадобится в два раза больше.
Мой мозг работал заторможено: думать было тяжело, все равно что брести в свинцовых сапогах по болоту, да еще и в густом тумане. Изредка толща этого тумана озарялась вспышками разрозненных мыслей, но они мгновенно гасли. А временами мне вообще казалось, что сознание существует отдельно, а тело – замученный, обезвоженный и вялый организм – отдельно.
Я провел языком по нёбу и зубам. Лучше не стало. Наоборот, возникло ощущение, будто десны раздулись.
Я заставил себя встать, выключил фонарик и заковылял к той, как выразился Кен, круглой каменюке.
Ну и темнота – хоть глаз выколи. И абсолютная тишина. На ощупь добравшись до шара, я сел рядом с ним и прислушался, но услышал лишь свои собственные тихие вдохи и выдохи.
С той стороны не доносилось ни звука. Я, признаться, был уверен, что Фезер уже и след простыл. Что ей тут делать? Все идет по плану, она сама сказала, так что можно возвращаться к сообщникам. Если, конечно, таковые у нее вообще имеются.
Я долго молчал, а потом все-таки произнес:
– Нас всегда убивает неопределенность. – Голос был странный, словно бы и не мой – какой-то вымученный и одинокий, такой обычно звучит в голове ночью, когда лежишь без сна и пялишься в потолок, снова и снова пережевывая ошибки прошлого. – Это гораздо хуже, чем пустые надежды. В надежде нет ничего разрушительного. Но вот неопределенность… это яд для души. Она обезоруживает, лишает возможности делать выбор… Фезер, с какой стати я вообще тебе это говорю?
Тишина.
Я не знал, как Кен представлял себе мою беседу с Фезер, но решил, что стоит попробовать хотя бы просто высказать мысли вслух. Раньше я всегда так делал: расхаживал из угла в угол по нашему с Кристи кабинету, или наматывал мили вдоль побережья, или бродил по окрестностям Санта-Моники и Венис-Бич и громко разговаривал сам с собой, надеясь таким образом выманить на свет божий новый сценарий, облечь зародыши мыслей в готовые фразы, чьи-то реплики.
– Ты не глупа, поэтому не буду скрывать: Кен послал меня сюда, поскольку считает, будто я могу как-то на тебя повлиять. Не думаю, что такое возможно. Ты целиком и полностью сосредоточена на своей задаче. Единственный вопрос: в чем заключается эта задача? И почему бы тебе просто все нам не рассказать? Ты говоришь: нельзя. Допустим, но ведь мы все равно застряли здесь навечно – так почему бы и нет? Кто об этом узнает? Трупы лучше всех хранят тайны.
Я замолк, обдумывая сказанное, и затем продолжил:
– Дело в тебе, да? Это ты будешь знать, что нарушила правила. И возможно, ты боишься, что рано или поздно не выдержишь и проболтаешься. И… тебя накажут. Или же ты достаточно хорошо знаешь себя, чтобы понимать: чувство вины не пойдет тебе на пользу. Оно будет пожирать тебя изнутри, сводя на нет все, чего ты здесь добилась, даже если сей поступок навсегда останется лишь твоим маленьким грязным секретом. Да, думаю, что так и есть. И поверь мне, Фезер, я прекрасно тебя понимаю.
В зале было тихо и темно, значит наши еще не вернулись. Наверное, не хотят спешить. Или не могут: медленно плетутся друг за другом; держатся за стену, чтобы не упасть; устало трут глаза. Ну или все они угодили в ловушку, где их порубило в мелкие кусочки гигантским топором, а я сижу тут в кромешной тьме и разглагольствую, пытаясь достучаться до женщины, которая, скорее всего, меня даже не слышит.
– Моя собственная жизнь разделилась на «до» и «после», – снова завел я, – именно из-за того, что я не пожелал сохранить один такой секрет. Кристи, моя бывшая жена… она мне изменила.
Лишь сейчас, когда эти слова наконец вылетели из моего рта, я понял, как редко озвучивал этот свершившийся факт. Да, я говорил про это Кену. И еще двум-трем нашим с ней общим друзьям, которые требовали объяснений: как это так – «Кристи плюс Нолан» больше ничему не равно? Но в разговоре с остальными я просто пожимал плечами: дескать, ничего не поделаешь, такое случается.
– Я даже не уверен, что это было так уж серьезно. То есть, само собой, когда твоя жена встречается с кем-то за твоей спиной – это серьезно. Но после того как ты простил ей предательство, поборол попранную гордость и прочее в том же духе – такая уж ли это великая трагедия? Трудно сказать. Требовать друг от друга хранить верность до конца своих дней – глупость. Люди меняются, это неизбежно. Даже если обычно вы идете одной и той же дорогой, кто-то из вас нет-нет да и свернет в другую сторону. Я бы и не узнал ничего, если бы мне ее подруга не написала. Но даже после того письма… Я мог бы спустить все на тормозах. Убедить себя, что так уж устроена жизнь. Я же не тупой идиот. И представляю себе, что такое роман. Встречаетесь тайком в мотелях. Радуетесь от осознания, что у вас столько общего. А чувство вины лишь связывает вас еще больше. Как будто заново открываете для себя секс. Впереди маячат соблазнительные горизонты, и плевать, что они не настоящие. Жизнь становится тайной, сном, будоражащим воображение. И твой любимый аромат отныне – запах его или ее кожи.
Там, наверное, все так и было, но дело вот в чем. Парень, с которым моя жена встречалась, приходился мне почти что другом. Он умный, забавный и не урод. Еще он способный, целеустремленный, и его волнуют проблемы экологии. И вот я подумал: а вдруг он и Кристи созданы друг для друга? Что, если моя роль в ее жизни изначально сводилась лишь к тому, чтобы познакомить этих двоих? Старая любовь необязательно лучше, или крепче, или более истинная, чем новая. Как знать, может, ее судьба – он, а не я?
Это и была та самая неопределенность, которая убивает. Я мог бы просто понадеяться, что в итоге все будет хорошо. Но я не знал, будет ли. Не знал, что именно эта измена означает для наших отношений: всего лишь ухабистый участок дороги или конечную остановку? Случись такое со мной сейчас, у меня бы хватило ума не вмешиваться, подождать, чем все это закончится. Но тогда, два года назад, я еще не был
