— Дывись, яку файну дивку выбрав!
Хотя Семен и шутил, но горянка понравилась ему не на шутку. Редкая красавица! А необыкновенно одухотворенное лицо ее такой душевной чистоты, что безотчетно влекло к себе с первого взгляду.
— Тебе як клычут? — не выпуская ее руки, заглянул он девушке в глаза.
— Линкой.
— А видкиля ты?
— 3 Верховины, с Угорщины.
— Батько е у тебе?
— Ни.
— А маты? — все расспрашивал Зубец.
— Е, дома осталась.
— И жених е? — не унимался Семен.
— Ни, ни!.. — в тон отвечала горянка.
— От це добре! Тоди пидемо з нами, бери с собой подружку.
Девушкам-полонянкам объявили, что они свободны и могут хоть теперь же ехать домой. Пусть берут со склада любую одежду, обувь. Они ее заработали. Им отдали треть из трофейных повозок, только что отбитых у немцев.
— Поедете на графских конях аж до самой Верховины, — пообещал Зубец. — Сейчас подойдут наши части, и будет окончательное распоряжение. А пока снаряжайтесь до дому.
Лину с подружкой он привел в одну из изб и, оставив их на попечение Матвея Козаря, наказал до его, Зубца, возвращения никого не пускать к девушкам. А сам направился к трофейным повозкам с одеждой и обувью. Выбрал, как ему показалось, два подходящих пальто, два плаща, несколько пар ботинок и платьев, отложил по теплому платку и, набив мешок, заспешил обратно. Пусть приоденутся. За время неволи они не такое заработали.
Сгибаясь под тяжестью мешка, Семен вдруг услышал голос Жарова:
— Что за груз такой?
Разведчик оторопел даже и долго не мог вымолвить ни слова. Значит, и штаб уж прибыл.
— Что, спрашиваю? — повысил голос командир полка. — А ну, развяжи мешок.
Зубец скинул его с плеч и стал молча развязывать. Влип, все-таки.
— Барахольщик несчастный! — рассердился командир, заглянув в мешок. — Эх, Зубец, Зубец, не думал, что ты такой. На что тебе эта дрянь?
— Я же не себе, товарищ подполковник, ей-же-ей, не себе, — обретя голос, зачастил Зубец, чтоб разъяснить суть дела. — Мы горянок тут вызволили, угнаны с Верховины. Им и несу. Совсем голые. Как по морозу поедут.
— Смотри, проверю! — пригрозил Жаров. — Чести полка, чтоб не марать мне, понял? — и отпустил разведчика.
Обрадованный Зубец со всех ног бросился домой. Но едва он переступил порог избы, где оставил своих горянок, как сразу же выронил из рук мешок. Что за наваждение! Его Липку, бессчетно осыпая поцелуями, обнимал Павло Орлай. А Матвей Козарь сидел в стороне и посмеивался от удовольствия.
— Ты що, очумив? — взорвавшись, бросился Семен на Павло. — Сказал, моя, никому не уступлю.
Не понимая, в чем дело, Павло сквозь смех вырывался из цепких рук товарища.
— Стой, Зубчик, стой, шо ты, як божевильный. Сестра же, Василинка, ты слышишь, сама Василинка, жива и здорова! А ты, чертяка, душишь.
Зубца бросило в жар.
— Василинка?
— Кажу же, сестренка!
— Ни, ни, моя и моя! — оттаскивая Павло, теперь уже радостно озоровал Семен.
— Ось, дурний! — уступил ему Павло. — Ну, що ты, кипишь?
— Най дурний, най, — расшумелся Зубец. — Ни одной дивкы не дають. В полку не подступись, все нарасхват. Одну с дерева снял, с огня, можно сказать. А у ней муж, оказывается. Вон он сидит, Матвей Козарь. Эту из плена спас, опять отбирают. Нет, дудки. Никому не отдам. Ни брату, ни самому черту.
Василинка даже зарделась. Все еще озоруя, Семен полуобнял девушку за талию. Смутившись, она легко и ласково высвободилась:
— Ну, як божевильный[16]! Вин же жартуе… — тихо сказала она Павло.
— Який там жарт, то правда, — запротестовал Зубец.
Заинтригованные разведчики валом повалили в избу глядеть Семенову невесту.
— Моя, не прикасаться! — не умолкал Семен. — Чего на нее глаза пялите, — теснил он их к порогу. — Она давно не бачила красивых хлопцев, не кружите ей голову.
Нашалившись досыта, он вручил девушкам мешок и уже сказал почти серьезно:
— Вот что, Павло, как брату только, уступаю на час. Айда, хлопцы, пусть одни побудут. А то мы набедовали тут, слова родного сказать не даем. Айда.
Полк получал в селе пополнение и задержался на сутки. Бойцы наперебой ухаживали за горянками, снаряжая их в дорогу. Переодетые в доброе платье, они все казались красавицами. Семен убеждал Василинку, что у нее теперь два брата — Павло и Семен и что последний любит ее несравненно больше. Не привыкшая к ласке и такому вниманию, да еще на глазах у всех, Василинка выглядела растерянной, что вовсе однако ее не портило.
На следующий день Семен прощался с девушкой. Полк уходил на Будапешт, горянки возвращались домой. Он долго стоял с нею возле повозки, потеряв дар речи и соображения. Что же сказать ей все-таки? Как расстаться?
— За шутки прости, Василинка, люблю жарт, — заговорил он, мешая русскую речь с украинской. — Тилькы знай, е на свити Семен Зубец, плясун и забияка, якый любит тебя бильше всих. Дюже любит! Буду жив — обовьязково прииду до тебе на Верховину. Будешь ждать?
Она поглядела на парня, и вся зарделась. Времени на долгое объяснение у них не было.
— Буду, Сеник! — вымолвила едва слышно, припав к плечу.
Загоревшись, Семен ласково взял ее обеими руками за голову, заглянул в огромные голубые глаза, похожие на верховинское небо, и, несмело прильнув к ее полураскрытым губам, вдруг оторвался и побежал догонять своих. И сколько раз ни оглядывался назад, Василинка все стояла на том же месте, провожая его ласковым взмахом руки, пока не тронулась и ее повозка.
Догнав своих, Зубец тоже вскочил на телегу, и так они долго-долго ехали в прямо противоположные стороны и все же, как это ни странно, навстречу друг другу.
Он глядел и глядел на девушку, уже едва различимую в степной дали, и мысленно напевал слова песни:
Кто сказал, что сердце губитЗлой огонь в бою?Воин всех вернее любитМилую свою.А когда Василинка скрылась из виду, Семен глядел на сизый горизонт, и он казался ему таким родным и близким. Как бы ни было горько и тяжко, жизнь идет по-своему, и ее не остановишь. Человек никогда не остается в бездействии, ибо сама жизнь — не что иное, как деяние человека, и хочет он того или не хочет, а она делает его лучше, богаче, счастливее.
