— А что я такого сказала-то? — искренне удивилась Галина.
— Сама знаешь, что!..
Долго билась с ней мама в тот вечер, пока Даша, плача, сбиваясь и путаясь, не рассказала ей, в чём дело.
— Ну, а врать-то было зачем? — сказала мать.
— Не знаю… Похвастаться хотела… А то у всех есть браться и сёстры, а у меня нету!
— Ну и глупая! Нашла, чем хвастаться! Да уж если на то пошло, это они тебе завидовать должны, а не ты им!
— А чему мне завидовать? Тому, что мне не с кем играть? — провыла Даша в подушку.
— Тому, что ты единственный ребёнок в семье — вот чему! Тому, что всё вот это вот — и квартира наша, и бабки твоей квартира, и дача — всё потом тебе достанется! Ты маленькая ещё, не понимаешь, а подрастёшь — поймёшь, и нам же спасибо скажешь…
И Галина, гладя свою девочку по волосам, мягко проговорила:
— Ты, дочура, одно пойми — ерунда всё это, твои детские переживания. Ну, не с кем играть — эка беда! У тебя вон, подружки, друзья из класса есть… Летом в деревню опять поедешь, там сёстры-братья двоюродные, троюродные… А так ведь всё тебе, всё тебе…
— А что мне-то? — всхлипнула Даша, — У меня даже игрушек нормальных, и то нет! У Юли, вон, весь шкаф завален — и Барби, и Синди, и Кены… И мебель кукольная… А у меня ничего!
— Ну, а зачем тебе Барби эти? Ты уже большая девочка, двенадцать лет тебе.
— Одиннадцать…
— Ну, скоро будет двенадцать.
— Нет, не скоро, не скоро! Зачем вы всё время мне года прибавляете? Что ты, что папа… Так не терпится, чтобы я поскорее выросла, и с рук меня сбыть?
— Странно, все дети наоборот хотят поскорее вырасти и повзрослеть, а ты…
— А я не хочу!
— Ну, мало ли, кто что хочет…
— Вот, ты всегда так! Чего бы я ни захотела — у тебя на всё один ответ: нет и нет… Черепаху — нет, Барби — нет, сестру-брата — нет…
Даша хотела было и дальше изливать свою обиду, но только захныкала и снова уткнулась лицом в мокрую от слёз подушку.
— Эх, глупый ты у меня ещё ребёнок, — вздохнула Галина, — Вот заладила: сестру, брата… А как мы все вчетвером тут на тридцати квадратных метрах ютиться будем, ты подумала? Щас время такое: нам и на тебя-то денег не хватает, но так хоть куплю я когда-нито бананов — всё тебе же достаётся… А с сестрой-братом делиться надо…
— Ну, и поделилась бы, — с вызовом ответила Даша.
— Это ты сейчас так говоришь. Ну, один раз поделилась бы, ну, второй раз… А потом всё же мимо рта… А вырастете, наследство делить будете, а оно и так мизерное, одному впору… Ты вот в многодетной семье не росла, не знаешь, что это такое… Когда куски друг у друга изо рта выдирают… Я росла, знаю…
И Галина, с неожиданно проснувшейся горечью и обидой в голосе, отвернулась к окну.
— Сёстры всегда меня обижали… Родители Вальку с Людкой больше любили, а я как бы и не у дел… Вальке всё лучшее — и одёжка, и кусок пожирнее… А мне так… одни объедки… Выросла — ни рублём не помогли… Самой пришлось лбом стены прошибать в большом городе…
Она оборвалась и шмыгнула носом, вытирая слёзы. Даша была шокирована: впервые в жизни мама плакала при ней.
— Приехала в город — ни кола, ни двора… В чемодане одна пара белья, да одно пальтишко демисезонное… Да сапоги худые… Вот и всё приданое… Баба Зоя твоя меня потом за это так пиявила…
— А как вы с папой познакомились? — неожиданно заинтересованно спросила Даша.
— Ну, так и познакомились… Снимала я у них комнату, маленькую. И вот, раз сломался у меня в комнате телевизор, а он, папаша-то твой, с отвёрткой пришёл чинить…
— И ты в него сразу влюбилась?
Галина усмехнулась.
— Поменьше бы сказок читала… Да и влюбляться было не во что. Так, очкарик какой-то, губошлёп… Кадык торчит из тонкой шеи…
Галина презрительно усмехнулась.
— Как-то под вечер одела я своё единственное платье с открытым вырезом на груди, сижу на кухне, чай пью. Каракатица эта, мамаша его, куда-то ушла. Я уже начинаю думать, что это она специально тогда и объявление дала, что комната сдаётся девушке… Надо было сынка пристроить… Он же у неё домосед был, дальше книжек своих ничего не видел.
— Ну, и дальше-то что было? — перебила её Даша.
— Да что было… Пришёл. Топчется на пороге кухни, сам красный весь от смущения. Я говорю, проходи, не стесняйся. Он сел рядом на краешек табуретки. Вы, говорит, сахар берите… А сам в декольте мне эдак украдкой поглядывает да дрожит мелкой дрожью… Сам красный — ну, чисто помидор…
Галина снова усмехнулась.
— В общем, соблазнила я его в тот вечер. Он оконфузился страшно — ничего не знает, не умеет… Не знал, куда и воткнуть… Девственник, что с него возьмёшь. А наутро говорит — пошли в ЗАГС расписываться…
— Что, вот так прям сразу?
— Ну да… Я, говорит, порядочный человек, и должен жениться… Ки-но! Я не возражала, конечно — мне ведь только того и надо было…
— То есть, ты его и не любила даже?
— Ну, что за глупости — любила, не любила! — отмахнулась Галина, — Сама-то подумай: куда мне было деваться? В деревне — только спиваться, да и мужики там — пьянь да шваль одна… Теснота, жить негде… А тут — перспективы, возможности. Надо же когда-то и по-человечески пожить! Не всё же в навозе ковыряться… Да и из семьи грёбанной, сумасшедшей, вырываться надо было. Каждый день ведь скандалы закатывали. А приехала в город — финансово меня ох, как прищучило! Зарплата-то копеешная, а за комнату плати, за харчи плати, да оденься, обуйся на свои кровные — чай, не деревня, тут по одёжке встречают… Из дома хрен с прованским маслом посылали. Тут уже какая любовь! Тут думать надо было, как зацепиться, как выжить в большом городе. Выход был только один — замуж за москвича…
Даша сердито уткнулась в подушку. История, рассказанная матерью с таким цинизмом, ей более чем не понравилась. Не так представляла она себе любовь своих родителей. Как же те идеальные сказки про Золушку и Принца, про Дюймовочку, про Царевну-лебедя? Почему мама и папа не могут быть как Золушка и Принц, с чистой, взаимной любовью, без этих всяких пошлых и гадких деталей: «очкарик», «губошлёп», «соблазнила», «одурачила»?..
С одной стороны, вроде и жалко маму — несладко ей пришлось, что и говорить. Но с другой, получается, что баба Зоя, со всем её склочным характером, была не так уж и неправа…
«Если я когда-нибудь и выйду
