Стробоскоп – ловушка не единственная.
На каждой грани гексагона имелся проход, из которых истинным был лишь один, и его нужно угадать. Другие, ложные, не имели выхода, никуда не вели и никуда не приводили, вошедший через них был обречен до скончания времен бродить по пустынным коридорам в потемках. Потерянные души – они здесь. Но лабиринт не был простым аттракционом для испытания удачи, он свойства имел волшебные. Через него, кто знал и, главное, умел, мог пройти в любой мир, существующий, явленный или воображаемый, в любую вселенную, а также в каждое конкретное место, какая бы дверь его ни защищала.
Но!
Пройти лабиринт еще возможно, если повезет поймать за хвост удачу, а вот определить нужный вход практически еще не удавалось никому. Из смертных – никому.
Кроме него, конечно.
Не будь он Фрюж!
Верный способ проникнуть в лабиринт он, помнится, выиграл в девяточку у самого Гермеса. Он, даром что из богов, азартен и увлекающийся весьма. В тот день удача Гермесу не сопутствовала, а восседала она как раз на плече у Фрюжа и все ему нашептывала на ухо, что делать да как ходить. Тихо нашептывала, но Фрюж был с ней чуток, внимателен и не упускал ее. Гермес проигрался в дым, все, что имел, спустил, и даже атрибуты. И тогда поставил на кон он знание, как в лабиринт попасть, которым, по праву божественного происхождения, обладал. Удача Фрюжа не подвела и в этот раз, и знание, которого он вожделел и добивался давно и безуспешно, перешло к нему. На радостях тогда вернул он Гермесу все атрибуты, таларии, и кадуцей, и петас, и весь свой прочий выигрыш. Никто не думал же, что так потом все обернется.
Заняв позицию, ровно посередине одной из граней, если мерить по толщине, Лис развернулся и понесся навстречу вращению диска. Сопротивление многократно возросло и продолжало усиливаться дальше, но, стиснув зубы, он терпел и ждал лишь нужного момента. Это тянулось недолго, откуда-то из-под его ног, обгоняя, навстречу первому выплыло еще одно призрачное пятно. Проявился двойной стробоскопический эффект. Лишь только оба пятна совместились, возникло объемное изображение прохода – точно включилась голограмма. Она полыхнула ярко, проступила резко и контрастно, стала реальностью. Лис, резко бросившись вперед, проник в возникший перед ним портал. Проход, к слову, тут же за его спиной затянулся.
Он оказался в месте, которое узнал мгновенно, хотя бывал здесь всего несколько раз, причем последний – когда началась вся эта история. Помещение называлось Черной приемной, хотя правильней было называть ее черно-золотой, поскольку черный гранит стен поверху оторачивал тонкий золотой фриз. Тот же гибкий орнамент создавал изящную золотую паутинку на потолке. От ног его вглубь уходил, теряясь в сумраке и в пластике изгибов, коридор, незаметно, но неуклонно превращаясь в собственно лабиринт. За спиной, в проеме, перекрывая выход, точно набравший ход экспресс, повизгивало, поскрипывало, взревывало и подвывало полотно распластанного ураганом пространства. Опасаясь быть затянутым потоком, Фрюж сделал шаг вперед. Обратный путь был отрезан, он знал, что теперь – только вперед, сквозь путаницу и сумасшествие ходов.
Но приемная – она почему приемная? Потому что здесь встречался, принимался и внимательно выслушивался всякий посетитель, и здесь же ему, независимо от прежних заслуг и статуса, предоставлялась возможность поймать, фигурально говоря, удачу за хвост. Удача прилагалась. В смысле присутствовала. В смысле она и занималась приемом посетителей. Собственной персоной.
– Вот и ты, Фрюж! – раздался хриплый, грустный и несколько унылый голос, едва только Лис сделал шаг вглубь помещения.
Слева, под потолком, нависала над входом небольшая площадка, тоже из черного гранита и также отороченная золотом, честь по чести. На кафедре той, взгромоздясь, сидела синеперая птица, по размеру больше совы, а по виду – вылитый зимородок.
Он и был зимородком, с острыми крыльями, длинным клювом и коротким хвостом, но плюс к тому с явно выраженными проявлениями неопределенности. Релятивистскими, можно сказать, проявлениями.
Мало того что, не покидая рабочего места, он умудрялся появляться и здесь, и там, и вообще где вздумается. Так он еще и рыбку успевал ловить, естественно, с неизменным успехом, в мутной водице протекающей неподалеку реки Времени, в которую не уставал бросаться очертя голову. Кроме того, он имел обыкновение для собеседований принимать человеческий образ, столь же ему свойственный, как и птичий. Звали его Алкион, но это данное свыше имя сей зимородок не любил, считая высокопарным и не соответствующим его внутренней сути, и требовал к себе обращения простого – Дэдэ. Чем-то имя это было мило его сердцу, чем – никто не знал, этого и не требовалось. Но кто не выполнял условия и обращался к нему как-то иначе, например господин Удача, Алкион или даже Зимородок не мог рассчитывать на его благосклонность.
Но это еще не все, имелось и второе условие. Дэдэ любил комплименты. Их он просто обожал. Услышав подходящий, он становился мягким и податливым и был готов на все, чтобы сделать приятно сказителю комплимента, то есть принести ему удачу. И приносил, никто, как говорится, еще не уходил обиженным.
Однако и с комплиментом не все так просто. Он, во-первых, должен быть мужским. Строгим, и не льстивым, и возвышающим, а не унижающим. И, во-вторых, быть новым, прежде Дэдэ не слышанным. Сколь ни был комплимент приятен, повторений он не допускал. И не прощал. Каждому соискателю услуги давалось три попытки, только три, чтобы представить на суд Дэдэ комплимент достойный. Если все они оказывались неудачными, Дэдэ терял к посетителю всякий интерес, предоставляя самому выбираться из лабиринта. Что удавалось, как говорится, «не только лишь всем».
Подняв глаза, Лис увидел расположившегося на кафедре мужичка, невеликого росточком и склонного к полноте, с красными глазами и длинным вислым носом. Птичьего в его облике было немного, скорее что-то собачье. Красовался мужичок в форменном двубортном сюртуке, синем, с оранжевой вставкой на груди и двумя рядами бронзовых пуговиц. Голову его украшала такого же синего цвета
