На некоторых телефонных столбах расклеены листки с изображением молодой женщины с пышным афро. «Встречали ли вы Ойин Да? Слышали ли вы ее послание света? Героиня Науки из Ародана Жива!» Под этим пылает написанный красным маркером номер телефона. Я корю себя за то, что не запомнил для сравнения номер того ненормального, с которым общался.
Я прогуливаюсь среди горожан, приветствуя тех, кто приветствует меня. Бродячая собака облаивает меня и нервно скачет вокруг, прежде чем убежать. Высоко в небе видны первые звезды и уродливая клякса «Наутилуса», той заброшенной космической станции.
Мимо, хохоча, пробегает стайка девочек-подростков. Они держат руки на уровне груди и шевелят пальцами, словно печатают в воздухе. У них дактило-имплантаты, и они набирают на клавиатуре, видимой только через их контактные линзы или очки. Как по мне, так в них слишком много металла. Ненавижу имплантаты.
Нахожу пустой прилавок и жду. Мне не по себе. Что-то происходит во мне, у меня в голове. Вспышки… образов, впечатлений, запахов, тактильных ощущений. Они длятся несколько секунд, но отличаются от широкого спектра ощущений, который в первую очередь и привел меня на рынок.
Я вижу их спустя двадцать минут. Двое мужчин, три женщины. Они не то чтобы светятся, и я не слышу припев «Аллилуйя», но я знаю, что они отличаются от всех остальных покупателей и припозднившихся торговцев. Они не слоняются и не смотрят на прилавки. У них есть списки, и они покупают нужное, не торгуясь. Их одежда уже лет десять как вышла из моды. Они таятся, но пытаются этого не показывать. Я замечаю, что они никогда не выпускают друг друга из виду. Как будто их соединяет незримая нить. Они ищут нужное и, купив, поднимают взгляд, чтобы убедиться, что остальные в пределах досягаемости.
Я смотрю на них с осторожностью. Кажется, что это длится вечность, но подав и получив невидимый сигнал, они собираются вместе и покидают рынок. Я иду следом на безопасном расстоянии. У меня нет сумки с покупками, и это меня раздражает, потому что бросается другим в глаза. Я подбираю зеленую пивную бутылку и иду медленнее, пытаясь притвориться пьяным, но уверен, что никого это не обманет.
Они сворачивают в переулок между двумя домами. Он выходит в поле, вытоптанное местными мальчишками, которые играют тут в футбол. Они срезают поле по диагонали, направляясь, как кажется, в никуда, но я чувствую схождение вероятностей. Вот оно.
Появляется свет, и они без колебаний устремляются прямо к нему. Я быстро прикидываю и понимаю, что не успеваю. Один за другим они исчезают в сиянии. Я перехожу на бег. Вот их осталось двое, а теперь одна. Прежде чем свет поглощает ее, я прыгаю и хватаюсь за один из пакетов. Он холодный на ощупь и разрывается, окатив меня душем из говяжьих котлет. Я теряю равновесие и оказываюсь на земле.
Но это уже не земля, а бетон, и все пятеро окружают меня. Я сбрасываю с лица мясо. Передо мной стоит женщина. Она носит комбинезон, на голове – пышное афро. Я знаю, кто передо мной, а она, кажется, не удивлена моим появлением.
– Жди здесь и не двигайся, – говорит она.
Поворачивается, бросается к боковой панели механизма и вытаскивает из чехла двустволку. Нацеливает ее мне в лицо и говорит остальным:
– Отойдите от него. Будет грязно.
Глава двадцать третья. Роузуотер: 2066
Я сижу на дороге в полутора метрах от горящего здания. Слух ко мне вернулся отчасти.
Как всегда, у пожарной бригады есть машины, но нет воды. Пожарные, одетые в униформу, кажется, совсем не смущены тем, что шланги на их грузовике пусты. Они умело организовывают множество местных мужчин и женщин, которые приносят емкости с водой и белым песком. Общими усилиями огонь тушат. Дымящиеся руины – воплощение безысходности. Стены еще стоят, но крыша обвалилась, и все стекла выбиты. Я кашляю из-за дыма, но не ранен. Примерно пятнадцать ястребов СКН расселись вокруг на машинах, стенах и карнизах и наблюдают, отправляя информацию на серверы. Еще пара кружит в вышине. В нескольких шагах от меня сидит впустивший ее охранник, пялится на свои ботинки. В его руке лопнувший мячик, которым играли на улице дети перед взрывом. Мертвые выложены в ряд на земле и ничем не накрыты. Большинство из них без обуви на одной или обеих ногах, и мне это кажется загадочным. Еще более загадочно то, что я не могу найти Аминат.
В ксеносфере ее следов нет, но это необязательно значит, что она мертва. Взрыв также мог выжечь ксеноформы из воздуха, так что сеть может прирастать медленно. Ее телефон переходит на автоответчик.
Люди хотят позаботиться обо мне, и я ошеломлен добротой незнакомцев, но мне это не нужно, да я и не хочу. Вообще я человек несентиментальный, но глубоко скорблю о судьбе Аминат. Почему в ее офисе была бомба? Может, она предназначалась мне? Господи, Аминат, какого хера? Грудь разрывается от боли, и я начинаю подозревать инфаркт, пока не понимаю, что это просто горе. Сердце бьется в груди, как маленькая птица, но кажется тяжелым, как свинец. Мне нужно выпить, или что-то вроде. Я дышу, и боль отступает.
– Мистер Кааро? – говорит голос.
Я поднимаю взгляд и вижу молодого человека из местной милиции. Еще трое вооруженных мужчин в униформе стоят позади него по стойке «вольно».
– Просто Кааро. Чем могу помочь?
– Вы должны проследовать с нами в Министерство сельского хозяйства, сэр. Приказ.
– Моя девушка только что погибла, – говорю я.
– Которая из них? – говорит он, указывая на тела.
– Она… ее еще не нашли.
– Тогда сожалею. Нам нужно вас забрать. Это приказ. Обещаю, что мы вернемся за ней ради вас.
Я бросаю последний взгляд на тлеющее пламя. Следуя за молодым человеком, снова думаю об уходе из О45.
В Убаре новичок. Его зовут Бадмос, и он обильно потеет. У него влажное рукопожатие. Говорит, что он мой новый куратор. Мне он кажется заискивающим, скользким, улыбчивым. Напрямую с директором мне больше не связаться.
– На самом деле это было нарушением правил. Единственная причина, по которой у вас был прямой контакт с Алаагомеджи, – это то, что вы здесь были, когда ее повысили.
– Ее не повысили. Всех, кто занимал более высокие посты… – я пытаюсь продолжить, но меня одолевает кашель. Он поднимается из глубин грудной клетки.
– Вы бы сделали что-нибудь с этим кашлем, – говорит он, улыбаясь, но со сдержанной резкостью, намекающей, что это не совет. – Очень важно, э, закончить с этим делом.
– Почему? Почему это важно? Мы теперь знаем, что он замышлял?
– Вы хотите, чтобы вас считали лентяем?
– Я заметил, что чем старше становлюсь, тем больше мне начхать, что там кто считает. Меня волнует мнение лишь
