— Завтра мы захватим фотокамеру, — сказал я, стараясь подавить волнение. — И немного гипса для отливки: это стоит того, чтобы сделать слепок. Судя по форме пятки в сочетании с перепончатыми пальцами и когтями, след мог оставить предок человека, находившийся на рептильной стадии эволюции.
— Амфибия, значит? — фыркнул Роджер, который не мог скрыть своего ликования по поводу нашей находки. — Ну-ка, скажите теперь, чем объясняется шум? Как видите, охотники не солгали насчет отпечатка ноги и, следовательно, были не так далеко от источника голоса.
— Могу заверить вас в одном, — с профессиональным достоинством ответил я. — Существо, оставившее этот след, уже миллион лет не издает ни звука. Оно умерло еще в мезозойскую эру.
— В мезозое! — воскликнула Уилла. — Да ведь это был век рептилий.
— Верно, — подтвердил я. — Величайшая эпоха рептилий И из всех ее периодов самые крупные формы жизни мы обнаруживаем среди окаменелостей команчской системы. Мы действительно наткнулись на странный ключ к прошлому.
Роджер встал, направив фонарь на стену зала.
— Боб, следы не проходят мимо, — объявил он. — Это существо куда-то ступило, и следующий отпечаток должен находиться по другую сторону этой стены.
С этими словами он ударил по стеклянистому, испещренному прожилками камню, и мы вздрогнули от глухого эха.
— Это ничего не значит, — поспешил сказать я. — Залы пещеры изменились с тех пор, как были оставлены следы. Нет даже одного шанса из миллиона, что мы когда-нибудь найдем парный отпечаток. Чудо, что этот сохранился.
Поразительное свидетельство в виде следа неведомого существа потрясло меня больше, чем я готов был признать. Я едва осмеливался задуматься о том, к какому пересмотру научных теорий могло привести такое открытие. Несколько раз я начинал подозревать, что зрение мне изменяет, но удивительный контраст между пальцами рептилии и почти совершенной антропоидной стопой и пяткой был налицо. Не успел я закончить измерение следа — он оказался немногим длиннее обычной человеческой ступни, хотя и гораздо шире в пальцах — как Роджер и Уилла начали колотить по стенам зала, прислушиваясь к глухим отзвукам.
— По ту сторону этой стены есть еще что-то, кроме твердого камня, — без обиняков сказал Роджер.
Не отвечая, я ударил альпенштоком по полу в том месте, где глазурованная порода была свободна от слоя затвердевшего ила. Я был удивлен, услышав тот же глухой звук, который исходил при ударе от некоторых участков стены. Простукивая пол в разных местах, я обнаружил несколько мест, где каменная прослойка, видимо, была чрезвычайно тонкой.
— Вы правы, — сказал я. — Гамлет-холл, должно быть, похож на ячейку в пчелиных сотах. Но я думаю, что нам следует вести себя осторожнее. Наши удары могут вызвать обвал.
Мое предостережение произвело должное впечатление на Роджера и Уиллу. Они перестали стучать по камням и молча стояли, пока я помощью кирки сгребал в кучу каменные осколки, отмечая место, где был найден след.
Через несколько минут мы вернулись на Радужный проспект и двинулись к поверхности. Мы твердо решили вернуться на следующее же утро и запечатлеть наше открытие посредством камеры и гипсовой отливки. Важность находки несколько уменьшило наш интерес к поискам гипотетического заблудившегося путешественника; тем не менее, мы сочли себя обязанными исследовать как можно больше боковых проходов. Наконец стрелки часов сообщили нам о приближении ночи.
Окольный путь через юго-восточную часть пещеры оказался неимоверно удачным для науки, так как нам суждено было сделать еще одно ценное, если не чудесное открытие. Мы находились тогда, судя по шагомеру, на расстоянии 1320 футов от главного коридора, в широком и низком зале с причудливыми папоротниковидными образованиями, которые напомнили нам в свое время о тропическом болоте Эверглейдс во Флориде. Уилла направила луч фонарика на маленькую нишу справа, и ее испуганное восклицание заставило нас с Роджером броситься к ней.
— Тело! — только и произнесла она, когда мы осветили внутренность ниши.
Человеческий скелет лежал лицом вверх на полу, ногами к нам, сверкая белизной под мощным светом. На первый взгляд, все кости были на месте. Скелет наполовину ушел в известняковые наслоения; череп, как я увидел, принадлежал к аборигенному типу.
Оценив глубину конкреции, в которую были вмурованы кости[6], я обернулся к Роджеру и Уилле.
— Лет пятьсот назад это решило бы загадку плачущего голоса, — сказал я. — Останки, несомненно, принадлежат индейцу. Если бы мы раскопали здесь пол, то скорее всего нашли бы очень хорошие кремни шошонов.
Пока Уилла и Роджер зачарованно наблюдали за происходящим, я осторожно извлек череп и прикрепил его к поясу обрезком шнура. У ниши я оставил еще одну пирамидку из каменных осколков, чтобы отметить это место для будущей фотосъемки.
На закате мы выбрались из Врат Ада и погасили фонари. Лучи заходящего солнца успокаивали взгляд после многочасового напряжения глаз под землей, но мы не сознавали всю степень нашей усталости, пока не увидели лагерь. До нас донесся запах горячего кофе.
— О, Ява! Ароматы Явы! — в восторге воскликнул Роджер, ускоряя шаг.
Аромат кофе вскоре нашел объяснение: из сарая вышел Пит, явно обрадованный тем, что мы остались в живых. Он сказал, что принес груз провизии, включая четверть медвежьей туши. Он продолжал рассказывать, как тревожился за нас, а я тем временем развязал шнур и поднес череп к его лицу.
— Что скажешь об этом трупе, Пит? — спросил я.
Он в ужасе всплеснул руками.
— Боже всемогущий! Откуда вы взяли этот череп?
Я драматически указал вниз.
— Он лежал как раз у тебя под ногами или самую малость в стороне, — безжалостно заявил я. — Этот индеец был уже мертв, когда Колумб открыл Америку.
Моя приятная шутка возымела неожиданные последствия. Пит, как оказалось, был очень оскорблен моими представлениями о смешном. Я рассыпался в смиренных извинениях, но он отказался и слушать, не стал дожидаться ужина и сразу направился обратно к Буш-Крик. Последним, что я от него услышал, было невнятное замечание, что-то вроде:
— У этих ученых нет души.
Итак, мы в одиночестве приготовили и съели сытный ужин, состоявший из медвежьих бифштексов и поджаренного хлеба — жаль только, некому было оценить наши соображения относительно Пещеры команчей и чудесных находок. Наконец мы завернулись в одеяла, не переставая раздумывать о пещере. В моем случае, по крайней мере, это было именно так: даже любовь к Уилле Энсон и волнующие мечты когда-нибудь открыться ей на время уступили место размышлениям о том, куда вели странные следы и чем мог объясняться таинственный голос в подземном мире.
ГЛАВА IV
На следующее утро мы и думать забыли о чувствительности и суевериях Пита. Едва ночная роса начала таять под лучами солнца, как мы уже стали спускаться в бездну Врат Ада, добавив к своему
