Собрались у Гагарина; сам князь Роман Иванович с дворянами Тимофеем Грязным да Григорием Сумбуловым. Сидели таясь, переговаривались вполголоса, ждали Михаилу Молчанова.
Стольник пробрался в Москву в платье мужицком, с хлебным обозом. Но где, у кого скрывался, ни Гагарин, ни иные не знали. А скрывал его князь Василий Васильевич.
К князю Гагарину Молчанов явился под вечер. В сенях смахнул метёлкой снег с валенок, скинул тулуп и шапку, ступил в хоромы, поклонился, сел на обитую бархатом лавку.
Разговор начал князь Гагарин:
— Поздорову ли живёшь, стольник?
— Благодарю Господа, князь Роман Иванович. Вижу, у вас на Москве худо, нужду терпите. Васька Шуйский довёл до голодных дней.
— Бог не без милости, настанет час — будет пища, — сказал Гагарин.
Молчанов отрицательно покачал головой:
— Покуда Шуйский на царстве, голода и мора не миновать... А послан я к вам, бояре и дворяне, государем Димитрием Ивановичем, дабы вы удумали, как от Васьки избавиться. Тогда будет вам милость царская.
Гагарин с товарищами слушают, о чём ещё стольник сказывать будет. К Молчанову у них веры нет, лжив и коварен стольник, кровь Годуновых на нём. А Михайло своё ведёт:
— Всем бы знать, у государя Димитрия Ивановича сила великая, казаков с Дона и Украины за сорок тысяч да ляхов и литвы под тридцать.
— То-то и беда, что ляхи с литвой, — перебил Тимофей Грязной. Обсели государя, над российским глумятся. Нам ли не помнить, как при первом Димитрии шляхтичи на Москве гуляли.
— Нет, Михайло, — поддержал Грязного Сумбулов, в Москву мы ляхов не впустим.
— Так вы Шуйского хотите? Ох, дворяне, не случилось бы с вами лиха!
— Не стращай, стольник, — озлился Грязной. — Да царь ли в сам деле твой Димитрий?
Князь Гагарин попытался смягчить накалявшуюся обстановку:
— Погоди, Михайло, слушай, о чём я стану сказывать. Мы Шуйскому не слуги, но коли прогоним его, то и Димитрия не призовём: с ним ляхи и литва. Созовём Земский собор, всей землёй царя изберём.
— Истину сказываешь, князь Роман Иванович, — согласился Сумбулов, — не надобен нам государь из Жигмундовых рук, был один.
— Ни Василия, ни Димитрия! — выкрикнул Грязной.
Молчанов поднялся:
— Димитрия не желаете, доколь Василия терпеть?
Сумбулов ощерился:
— Ты нас, стольник, не торопи. И курочке яичко снега время надобно. Кабы Димитрий не играл с королём в одну дуду, мы бы не прочь и его принять.
— Прости, хозяин, и вы, гости. — Молчанов пригладил бороду. — Когда Шуйского с престала сведёте, не ошибитесь в царе.
Не из приятных для Голицына была беседа с Молчановым. Напомнил стольник, как в угоду первому Лжедимитию удушили они Годуновых. А князю Василию Васильевичу так хотелось забыть всё это. У Голицына мысль давняя зрела: прогнать бы Шуйского и самому на царство есть. Аль голицынский род Шуйским уступит?
Князь Василий Васильевич злился. Вишь, приплели Шуйские, что они от кесаря Августа начало ведут. В таком разе они, Голицыны, от князя Гедимина...
Случалось, спорили князья, чей род древнее, приписывали были и небылицы, а истина в одном: корни Шуйских Александру Ярославичу Невскому уходят, а Голицыных — Дмитрию Ивановичу Донскому...
В разговоре с Молчановым князь Василий Васильевич скрыл тайные мысли, посулив, коли Шуйского прогонят, помочь Димитрию в Москву вступить.
Нахлобучив соболью шапку по самые брови и кутаясь в лисью шубу, Сапега вышел из просторной избы. Едва порог переступил, как мороз перехватил дыхание. Воевода прикрыл рог меховой рукавицей.
Деревья в серебристом инее, блестит до боли в глазах лёд на озере, а крепостные стены и башни, церкви и монастырские постройки в синей дымке. Красное, морозное солнце поднималось над лесом.
Сапега смахнул выдавленную холодом слезу, постоял чуть-чуть и отправился на батареи. Припудренные инеем, сиротливо стоят пушки, рядом — припущенные снегом горки ядер. У костра отогреваются караульные. Пустынно в лагере, шляхта и казаки попрятались по избам и землянкам, а лошадей завели в клементьевскую церковь.
Беспечность в лагере пугала Сапегу. Стоит стрельцам напасть неожиданно — не миновать беды.
Из-под ладони Сапега долго всматривался в мощные монастырские стены и башни. На каждой из двенадцати — орудия. А вон и водяная башня, где варят монахи смолу и льют на головы осаждающих. На стенах перекликались дозорные, звонил в лавре колокол, сзывая к утренней. Сапега с раздражением подумал, что ни длительная осада, ни голод не сломили защитников лавры. Сапега снова посылал парламентёров, взывал к разуму воевод Долгополова и Голохвостова, но те не пожелали вступать в переговоры, а старый архимандрит назвал осаждающих неразумными, сравнив их с тучей, на время закрывшей солнце.
Ответ рассмешил Сапегу: в монастыре хозяйничают голод и мор, то ли ещё станется весной!
С отъездом Лисовского от лавры Сапега решил с приступом повременить и ослабить орудийный обстрел, приберечь пороховые заряды: они понадобятся, когда он, Сапега, назначит час решающего удара А такой наступит, пусть только похозяйничает голодная смерть. У старосты усвятского ещё теплилась надежда, что осаждённые сдадут лавру. Вот тогда он спросит Иоасафа, кто из них неразумный.
Посылал Сапега к стенам монастыря боярина-перемёта Михаилу Салтыкова с дьяком Иваном Грамотиным, те взывали признать царя Димитрия, но монахи речам тушинцев не вняли, а боярина и дьяка обстреляли из пищалей.
Москали — удивительный народ: сопротивляться бесполезно, ан держатся. О том и Лисовский сообщает: возьмёт город, к присяге приведёт, но едва покинет, как сызнова за Шуйского встают. Тушинский царик Скопина-Шуйского остерегается, и не попусту: в Новгороде рать собирается. Но Сапега почему-то уверен: король Карл не даст много рыцарей Москве, Швеции самой они нужны для войны с Речью Посполитой...
В тот час, когда Сапега рассматривал стены лавры и мыслил о своём, Акинфиев с Берсенем открыли кузницу, уголья раздули. Артамошка снег в ведёрке растопил, а Фёдор, разбросав нагольный тулуп, прилёг у горна Совсем плох Берсень, покидает его жизнь. Накануне исповедался Фёдор: чуял, конец рядом. Вздохнул, сказал:
— В чём грешен яз? Разве что желал вольным землю обихаживать, жену заиметь и детишек...
Отвернулся Акинфиев, украдкой стёр слезу, но Берсень заметил:
— Не горюй, Артамошка, рано или поздно, а прощаться с жизнью
