— Нет, то ветер гуляет в башнях.
— A-а... Как жизнь прожил? Да и была ли она, Артамошка?
— Была, Фёдор, и не впустую жил ты, ядрён корень, не перекати-полем тебя по земле гоняло — добра людям искал.
— Пусть меня Всевышний и народ судит...
К полудню Берсеня не стало.
В субботнюю ночь перед Сырной масленой — на Руси сыропустной звали — до самого рассвета Голицын не сомкнул глаз. Всякие кошмары снились: то в ссылку его увозят, а то ещё хуже — из пыточной на казнь волокут. Все, какие знал, молитвы сотворил князь, ан бесполезно. Василий Васильевич себя на чём свет бранил: зачем с заговорщиками связался? Вишь, царства взалкал!
С вечера зашли Грязной и Сумбулов, объявили: завтра после заутрени начнут.
— Ты, князь Василий Васильевич, подмогай. Коли чего, холопов выставь.
Посмотрел Голицын на окошко: засерело небо. Покликав челядинца, принялся облачаться. Конечно, Василий Васильевич своим холопам ничего не наказал: ещё неизвестно, к кому перетянет...
По улице Голицын шёл не торопясь, важно выпятив распущенную бороду, опираясь на посох. Обгонявшие мужики кланялись князю. Нос у Василия Васильевича покраснел от мороза, под катанками снег поскрипывал, однако под длинную, до пят, соболиную шубу холод не доставал.
Насупил брови Голицын, глаза опустил — никого не замечал.
В Китай-городе лавкам тесно, стоят в беспорядке, деревянные, малые, в иной и купцу с товаром не развернуться. До смуты в Китай-городе торг кипел бойкий, гости со всех земель приезжали и приплывали, не то что ныне.
Голицын в Китай-город вступил, когда ещё ни одна лавка не открылась. Опущены железные решётки, навешаны хитрые замки. Расходились караульные, уводили лютых псов. Те рычали, рвались с поводков.
На Соборной площади Кремля редкий люд расходился по церквам. Голицын направился в Благовещенский собор. Тревога не покидала его и в час службы... Поблизости молились Куракин и Лыков с семьями, позади стояли Иван Никитич Романов с боярыней, а впереди, у самого алтаря, — царёвы братья Дмитрий и Иван с жёнами, ещё не ведая, что случится вскорости.
А на торгу уже толпа. Грязной с Сумбуловым и иными московскими и рязанскими дворянами, пошумев, рванулись в Кремль с криком:
— Не желаем царём Шуйского, прогоним Василия!
— Голодом заморил, до самой Москвы воров допустил!
— Люди, где патриарх? Нехай отречение у Василия примет!
— Созывай бояр!
К Голицыну тихонько подступил князь Гагарин, шепнул:
— Народ возмутился!
А у самого губы трясутся, побледнел. Куракин покосился. Гагарин вышел, но Голицын не спешил. Когда же на площадь выбрался, толпа уже вела патриарха, бранилась, пинала Гермогена.
— Прими отречение от Шуйского! Не желаем его на царстве!
Перепуганные бояре из собора не высунулись. Те, какие в передней дворца топтались, успели по домам разбежаться, а оттуда нарядили гонцов в полки, что стояли на Ходынке, дабы они торопились в Москву люд смирить.
Тянет толпа патриарха, седые космы растрепались, шёлковая ряса по шву лопнула. Грязной с какого-то мужика тулуп сорвал, накинул Гермогену на плечи:
— Не ершись, владыка, народ тебя добром просит.
— Не принуждай! — брызгал слюной тщедушный патриарх. — Смутьяны, с ворами заодно! От церкви отлучу!
Мужик, с какого Грязной тулуп сорвал, крестился: ну как и впрямь отлучит?
Голицын на всё взирал молча, а Гагарин увещевал:
— Не перечь, владыко, заставь Шуйского отречься. Собором Земским царя изберём.
— Николи! — негодовал патриарх и потрясал рукой. — Гнев человека не творит правды Божией! Забыли Священное Писание? Прокляну!
Тут из Кремля с шумом новая толпа привалила:
— Куда Шуйский запропастился? Нигде нет!
— Айдате искать! — раздался голос Сумбулова.
Оставив Гермогена, толпа кинулась во дворец, а патриарх, грозя взбунтовавшемуся люду, направился в свои палаты. Мужик шёл следом, канючил:
— Владыко, верни шубу.
— Возьми и изыди! — взревел патриарх, сбросив с плеч тулуп...
Толпа рыскала по дворцовым покоям, искала Шуйского, а он забился в чулан у стряпухи, дрожал, перепуганный. К обеду прискакали из полков верные Василию дворяне, разогнали мятежников...
Тем же днём, ещё засветло, несколько десятков дворян, а с ними и князь Гагарин отъехали в Тушино.
Голицын остался в Москве: против Шуйского он не кричал, патриарха ни к чему не принуждал, а что взирал на бесчинства, так в том нет его вины.
И месяца не минуло, как Шуйский ещё от первого заговора не отошёл, а стольник Василий Иванович Бутурлин написал донос на Ивана Фёдоровича Клык-Колычева и в нём винил боярина в злом умысле против государя.
Схватили окольничего — и в пыточную... А в канун Вербной на Торговой площади казнили Крюк-Колычева. Взошёл дьяк Разрядного приказа на Лобное место, лист развернул, вины боярина перечислил, потом знак палачу подал:
— Приступай, кат!
Подступили нижегородцы к Мурому, но с острога пальнули пушки и пищали, полетели стрелы. Остановились ратники, а со стен муромцы зубоскалят. Велел воевода нижегородский Алябьев повесить князя Семёна Вяземского и Тимоху Таскаева на виду всего Мурома. Присмирели муромцы: крут нижегородский воевода. А сам росточка малого, голова ровно казан на плечах.
Подъехал к стенам острога с бирючом[25]. Тот голосистый, в морозном воздухе слова далеко разносятся:
— Эгей, муромцы, глазейте, как мы воров высоко честим, всё едино — князь ли, атаман! И вас такое постигнет, коли повинную не принесёте. — И указал на раскачивающихся на ветру Вяземского и Таскаева.
На стенах тишина. Воевода сказал бирючу:
— Пускай поразмыслят, а мы торопить не будем, — и отъехал от острога.
Отошли нижегородцы к Ворсле и Павлову, расположились на постой. Алябьев велел баню истопить; пока парился, прикидывал: острог хоть и мал, неказист, не то что каменные стены Нижнего Новгорода, но в нём стрельцы мятежные и рота литовцев... Но брать Муром надо: откроется дорога на Владимир... Однако и в Нижний Новгород ворочаться надо: грозят городу понизовые инородцы. Вот когда приведёт в Нижний Новгород полки воевода Шереметев из Астрахани, тогда он, Алябьев, вместе с князем Фёдором Ивановичем пойдёт на Москву, очищая по пути от ляха и литвы Замосковье...
