Конечно, люди в эту схему не вписываются. Если схема в принципе существует. Мы флюктуации: это одна из идей, которые я хотел донести. Держу пари, вампиры в нее вписались бы!
И, наконец, когда «Ложная слепота» проходила корректуру, этому неприятному предположению нашлось очень своевременное опытное подтверждение: оказывается, бессознательное лучше принимает сложные решения, чем сознание [218]. Похоже, сознание просто не может оперировать достаточным количеством переменных. Как сказал один из ученых: «В ходе эволюции мы в какой-то момент начали принимать решения сознательно, и у нас пока не очень получается» [219].
Среда вообще (фоновые детали, сбои прошивки и человеческое бытие)Юный Сири Китон не одинок: мы уже более пятидесяти лет лечим отдельные тяжелые формы эпилепсии радикальной гемисферэктомией [220]. Странно, но удаление половины мозга не слишком влияет на уровень интеллекта или двигательные способности (хотя большая часть идущих на операцию пациентов, в отличие от Китона, с самого начала страдают умственной отсталостью) [221]. Зачем удалять именно полушарие, я не очень хорошо понимаю: если вы всего-навсего пытаетесь разорвать петлю обратной связи, почему бы не перерезать только мозолистое тело? Может, чтобы предотвратить синдром «чужой руки»? Если так, не значит ли это, что хирург сознательно уничтожает разумную личность?
Опиоиды материнского инстинкта, которыми пользуется Хелен Китон, чтобы запустить в себе материнскую любовь к сыну-инвалиду, выросли из недавних работ по моделированию дефицита привязанности у мышей [222]. Железоядные облака, идущие по следу Огнепада, основаны на описанных Плейном и соавторами [223]. Языковедческий жаргон Банды (четырех) я натралил по разным источникам [224],[225],[226],[227]. Манера команды «Тезея» разговаривать на нескольких языках сразу – слава Богу, без цитат! – навеяна размышлениями Грэддола [228], который предполагает, что наука должна владеть множеством языков, поскольку язык определяет образ мысли, и единственный «универсальный» язык науки ограничил бы наш взгляд на мир.
Предшественник «расширенного фенотипа» Шпинделя и Каннингема уже существует в лице некоего Мэтью Нагеля [229]. Сращенные протезы, позволяющие им синестетически воспринимать сигналы лабораторного оборудования, пользуются поразительной пластичностью чувствительной коры мозга. Слуховые зоны можно превратить в зрительные, лишь подключив к слуховым нервам оптические (если сделать это на достаточно ранней стадии) [230],[231]. Карбоплатиновые наращения Бейтс уходят корнями в недавние разработки металлических мышц [232],[233]. Язвительный наезд Саши на психиатрию XX века вырос не только из (ограниченного) личного опыта, но и из пары статей [234],[235], срывающих налет таинственности с так называемого расстройства множественной личности. (Не то чтобы с идеей был непорядок, но с диагностикой – определенно.) Вариант фибродисплазии, убившей Челси, основан на симптомах, описанных Капланом и его сотрудниками [236]. И – хотите верьте, хотите нет – лица, которыми Сарасти пользовался ближе к концу книги, представляют собой реально существующую форму статистического анализа: лица Чернова [237], которые эффективнее обычных графиков и таблиц передают существенные характеристики набора данных [238].
Зеро
Моя глубокая благодарность Джордану Бланшу, Джейсону Ноултону, Леоне Ладдеродт и Стиву Перри за их терпение и опыт – ПУ
Асанте умирает, крича. Ад, словно эхокамера: крики, морская вода и лязг металла. Чудовищные тени извиваются на переборках; сетки зеленого света корчатся на каждой поверхности. Сахилиты появляются из спусковой шахты, как твари из лагуны, затянутой тиной, тут же открывают огонь; живот Рашиды взрывается темным туманом, а верхняя часть тела падает на палубу. Кито все еще пытается доползти до гарпуна, лежащего на сушилке – как будто древнее копье для рыб способно отразить монстров с ружьями, пневматикой и крохотными снарядами, которые зарываются глубоко в плоть, а потом наглядно демонстрируют, что произойдет с внутренностями, если выпустить на свободу пятьсот атмосфер.
У Асанте даже гарпуна нет. Только кулаки.
Их он и пускает в дело. Прыгает на сахилитку, которая целится в Кито, замахивается, но тут палуба стонет, накренивается и заваливается набок. Морская вода переливается через край бассейна, каскадами бежит по листам обшивки. Падая, Асанте все-таки бьет захватчицу. Та стреляет куда-то мимо. На иллюминаторе тут же расцветает паутина трещин; тонкая струя воды вырывается из ее центра, пока стекло пытается залечиться по краям.
Последней Асанте видит эмблему с пустынным молотом на гидрокостюме сахилитки, а потом женщина его убивает.
Пять лет
Журчание воды. Скрежет металла о металл. Лязг, бульканье, приглушенные голоса, клаустрофобическое эхо от работающих машин неподалеку.
Асанте открывает глаза.
Он все еще в очистном шлюзе; перед глазами все расплывается, но потом приходит в фокус: видны листы обшивки, балки и глупое граффити Кито («Все тавтологии – это тавтологии»), выцарапанное на краске. Тусклый зеленый свет все еще извивается на биостали, но убийственная энергия из него уже вытекла.
Асанте пытается повернуть голову, но не может. Едва чувствует собственное тело – как будто оно сделано из эктоплазмы, а от нормальной плоти осталось лишь эхо, да и то уходит в небытие где-то ниже поясницы.
Над ним нависает голова насекомого на человеческом теле. Оно говорит на двух языках; на английский накладывается эхо тви:
– Спокойно, солдат. Расслабься.
Голос женщины и автоматики.
Это не сахилитка. Но она вооружена. И опасна.
«Я не солдат», – хочет сказать Асанте, хочет даже закричать. Если тебя приняли за солдата на западном побережье, все может кончиться плохо. Но он даже шептать не в силах. Не чувствует собственный язык. А потом понимает, что не дышит.
Женщина-насекомое (это гидрокостюм, теперь Асанте видит: мандибулы – прибор для электролиза, а фасеточные глаза – это пара дифракционных очков) вытаскивает оперативный «свиток» и разворачивает в полуметре от его лица. Потом бормочет заклинание, и гибкий экран, вспыхнув, оживает, открыв две клавиатуры, расположенные друг над другом: сверху английская, внизу тви.
– Не надо говорить, – объясняет женщина на обоих языках. – Просто смотри на буквы.
Асанте фокусируется на «Н»: та загорается. «Е». «С». Мембрана предсказывает слова, ускоряет переход от саккад к тексту:
НЕ СОЛДАТ РЫБНЫЙ ФЕРМЕР
– Извини, – женщина убирает переводчик; клавиши с тви, мерцая, исчезают. – Это всего лишь фигура речи. Как тебя зовут?
КОДЖО АСАНТЕ
Она поднимает дифракторы на лоб, отстегивает мандибулы. Те свисают набок. Кожа у женщины белая.
ГДЕ КИТО
– Извини, но все мертвы.
«Все остальные», – мысленно поправляет ее
