– А почему вы замолкаете, когда я возвращаюсь к Н.? – спросил он про бывшую. – Вам в это время нельзя разговаривать?
– Когда ты с ней, ты не тюрьма уже, – объяснил Пауль. – Другое состояние. Вот смотри: это как если бы ты сидел в одиночной камере за убийство или там изнасилование, а после того, как ты оттуда вышел, тюрьму бы закрыли, реорганизовали и сделали бы там, например, центр современного искусства, и в твоей камере была бы просто выставка, видеопроекция. Так вот представь, что камера живет в другом измерении, по другим правилам времени. Например, при желании она может пойти в условное завтра и побыть местом с выставкой и видеопроекцией, а может вернуться в прошлое свое состояние тюрьмы с человеком внутри. Но ты-то об этом не знаешь, потому что живешь ровно подряд и вперед – вот и сидишь ровненько свой срок. Просто камера иногда прыгает туда-сюда. Представь, как будет странно, если она у тебя спросит – послушай, человек, почему, когда я оказываюсь в будущем, где вокруг ни боли, ни горя, а лишь современное искусство и счастливые посетители, а внутри меня выставка, там не сидишь ты? Куда ты деваешься? Что бы ты ей ответил?
– Ответил бы, что все изменилось. Что я отбыл наказание и вышел.
– Именно! – обрадовался Пауль. – Вот ты для нас такое же место, камера. Хорошо, что Сталина нет, он бы меня за это вообще в рефлексы чистые отправил, я бы мог только фантомной ногой дергать, как Ликаста. (Ликаста – это имя ящерицы, как выяснилось.)
– Покончи с собой, – встрял в беседу Шершавый. – Спрыгни с крыши. Сходи под поезд. Задуши девочку. Задуши девочку. Задуши девочку.
Видимо, он хотел, чтобы Сталин вернулся, с Паулем ему было совсем плохо.
– А когда отсидишь, что будет? – спросил Черишев.
– По-разному, – ответил Пауль. – Иногда реинкарнируешься, но обычно получается только в биоматериал тюрьмы, как со Сталиным вышло. Иногда в живого взрослого человека получается, но там тоже нужны всякие условия. Иногда пожизненное: у Шершавого пожизненное, уйдет, когда ты умрешь. Поэтому он тебя и уговаривал вернуться к Н. – ему без разницы, с пожизненным-то. Думал, что ты совсем с катушек слетишь и в голову себе выстрелишь – ему только это и нужно.
– Я так никогда не сделаю, – отвечал Черишев. – У меня ответственность. Я не могу их бросить. Они умрут без меня.
– Убей их, – говорил Шершавый. – Просто убей, и они не умрут без тебя. Их, а потом себя.
– Я ничего не могу с ним сделать, – извинялся Пауль. – Мы с ним в соседних как бы камерах, нет возможности. Сталин мог как-то еще. Если ты убьешь девочку, то тогда, конечно, Сталин вернется и его как-то утихомирит.
После нескольких недель этих мучительных разговоров Черишев написал проникновенное письмо Н., где честно ей все рассказал (сошел с ума, начал слышать голоса, приказывают убить ребенка и жену, не хочу причинять им вред, любил всю жизнь только тебя, прости), взял с собой все необходимое и поехал в лес. Вот так оно и происходит обычно, думал он по дороге, все было в порядке у человека, отличная работа, семья, красавица-жена, любимая дочка, а он вдруг взял все необходимое, ушел в лес и пропал, и потом неделями ищут его в социальных сетях и не находят до весны, до первых грибов, до первых навсегда перепуганных грибников.
Не смог найти ни одного подходящего дерева, увидел совсем невысокую крепенькую березку. Затянул, сел на листья, зажмурился. Закурил, принялся кашлять. Подумал: выроню сигарету и листья загорятся, нельзя курить, найдут с вертолетами, если пожар.
Пришел в себя в полной темноте. Казалось, что лежит в невидимой кровати, не чувствуя ни тела, ни пространства вокруг, словно отсутствие тела и было теперь новой категорией пространства. Возможно, это кровать для ожоговых больных, подумал он – неужели все-таки случился пожар и теперь он обезображен и обездвижен? Попробовал пошевелить пальцами ног, но не понял, как это делается, – сама идея шевеления, пальцев и попытки казалась невнятной и парадоксальной, как бесконечность Вселенной и распад атома. Кома, подумал он, ввели в искусственную кому.
Вдруг все это новое, лишенное материальности безграничное пространство будто бы изогнулось, разбившись на крошечные стеклянные призмочки, начавшие быстро-быстро вращаться в одинаковом направлении, – и это было направление невыносимой, непостижимой любви, похожей на занимающийся едкий дым и мгновенное, схлопывающееся втягивание бесконечного пространства в резко замерцавшие контуры если не тела, то памяти о нем. Безграничность заполнила память, как взрыв, – новое, невозможное прежде тепло заливало его с ног до головы, разве что ноги отсутствовали как идея, а голова была свободна, полностью свободна от всего, кроме речи.
Речь, вот оно что.
– Обними дочку, пожалуйста, – попросил он. – Пожалуйста, обними девочку. Только очень аккуратно. Прямо сейчас, умоляю, подойди и обними девочку, возьми ее на руки и не отпускай больше никогда.
И добавил: help me, help me out.
– Все сделаю, как ты хочешь, – услышал он в ответ свой собственный голос. – Все сделаю, как скажешь, не переживай. Все нормально будет теперь, успокойся, все нормально.
Поправки
Пассажир номер 2 прилетел, и вдруг оказалось, что его не было на этом рейсе.
Возможно, каким-то диким образом он не прошел регистрацию; либо его регистрация не менее необъяснимым образом аннулировалась. Так или иначе, трансконтинентальный рейс из Парижа не содержал в себе такого человека, как он, сообщил ему эмиграционный офицер, хмуро рассматривавший его бумаги: командировка, бизнес-карточки, паспорт, права, все в наличии, и все не то. Ни малейшего намека на такого человека, как вы, покажите посадочный талон – и уставился на него с недоумением и брезгливостью, как если бы где-то в Марокко только что рассекретили банду преступников, производящих с залихватской постколониальной бойкостью рулоны и ленты поддельных посадочных талонов, и он об этом уже прочитал в ленте новостей, а этот несчастный неловкий пассажир – нет. Да и зачем производить поддельные посадочные талоны, если еще не освоена механика подбрасывания сомнительных пассажиров на необходимые рейсы синеватыми землистыми кукушечными яичками – да и это, в принципе, зачем?
– Вот сейчас будем выяснять зачем, – недружелюбно сообщил офицер.
Пассажир номер 2 ушел вместе с парочкой неизвестно откуда взявшихся, будто кто-то выхватил из-под елки две подарочные костюмированные фигурки, полицейских в красивых костюмах. Его привели в комнату для «проверки безопасности», так было написано на двери. В комнате, помимо Пассажира номер 2, было еще много других пассажиров – все такие же растерянные.
– Почему так много народу задержали? – спросил у плачущей женщины в черном платке.
– Пока летели, ввели новый иммиграционный закон – там список стран,
