Что-то необъяснимое происходит в этот момент между нами. Что-то, очень похожее на то, что я чувствовала, когда давным-давно призналась ему, что боюсь возвращаться в свою комнату, потому что Долохов может снова прийти ко мне.
— Я не виноват, что ты так себя чувствуешь, — его губы едва шевелятся.
— Конечно же, это не ваша вина! — язвительно бросаю я, слезы текут по щекам, но мне уже все равно, меня затопили злость и унижение.
Он глубоко вздыхает, пытаясь справиться со вспышкой ярости, полыхнувшей в глубине его глаз.
— И в чем, позволь узнать, — с угрозой в голосе шепчет он, — моя вина?
— Каждую ночь вы приходите ко мне и берете то, что хотите, — всхлипывая, выдавливаю из себя. — Вас не волнует, что я чувствую, вы просто не оставляете мне выбора. Никогда.
— А с чего бы мне заботиться о твоих чувствах? — ядовито спрашивает он, мерзко улыбаясь. — Ты же просто грязнокровка, — вещь! — и значишь для меня не более, чем какая-нибудь безделушка.
— Вот значит как, — мой голос дрожит. — Я для вас просто забава, и, когда вы найдете себе новое увлечение, секс с грязнокровкой будет считаться пройденным этапом, да?
Он молча смотрит на меня так, словно я говорю вещи, которых он не желает слышать.
Смотрит и не отводит взгляд.
— Это одна из главных причин, по которым вы хотите меня? — решаюсь задать вопрос. Шепотом. — Потому что я грязнокровка?
— Что? — он угрожающе прищуривается.
Мой вдох такой глубокий, что на мгновение мне кажется, легкие не вместят столько воздуха и попросту лопнут.
— Долохов… перед тем, как мы его убили, сказал, что вы хотите меня, потому что я грязнокровка, а это единственное, что для вас запретно, — предательские слезы жгут глаза. — Действительно ли то, что… происходит между нами, следствие вашего каприза?
— Конечно, нет! — шипит он, теряя все свое самообладание. — Ты серьезно думаешь, что я так плохо себя контролирую?
Смысл его слов начинает доходить до меня. Он сказал… он хочет меня вовсе не поэтому.
Тогда, почему?
— Что во мне особенного? — мой голос немного громче, чем самый тихий шепот. — Нарцисса… ваша жена такая красивая, а Беллатрикс такая яркая… но вы хотите меня, грязнокровку. Почему?
Какое-то время, кажущееся вечностью, он смотрит на меня, обдумывая мои слова, оценивая меня. Его глаза, как темные омуты, затягивают меня, проникая в самые сокровенные уголки души, и меня начинает потряхивать от этого глубокого взгляда. Он будто пытается отыскать во мне что-то, к чему его так неумолимо влечет, что он не может сопротивляться и готов предать все, во что раньше неистово верил.
Вздохнув, он окидывает меня взглядом сверху вниз и вновь смотрит мне прямо в глаза. Затем делает шаг вперед, и еще один, медленно сокращая расстояние между нами, пока не оказывается достаточно близко, чтобы протянуть руку и заправить мне за ухо выбившуюся прядку волос. И все это время он не прерывал зрительного контакта.
— Не знаю, — выдавливает он. — Разве я не говорил это уже тысячу раз?
Но Долохов же говорил, что это так… соблазнительно для Люциуса — знать, что сама чистота и невинность спит абсолютно беззащитная в соседней комнате…
По коже бегут мурашки от воспоминаний, но я все равно не прекращаю думать об этом. Не так уж и безрассудна мысль о том, что для того, кто всю жизнь провел во тьме, малейший лучик света и чистоты будет более, чем притягателен. Или я не права? Способен ли тот, чья душа чернее ночи, хоть раз в жизни пожелать чего-то хорошего?
Перебирая пряди моих волос за ухом, он не может — или не хочет? — отводить взгляд.
— Ты не шлюха, грязнокровка, — он говорит так тихо, что мне приходится изо всех сил напрягать слух. — Я не поставлю тебя на одну ступень со своей свояченицей.
У сердца словно выросли крылья, и оно воспаряет в небо, но следом — ухает куда-то вниз, когда я осознаю, что это только слова. Мне нужно больше.
— Тогда почему вы не желаете обращаться со мной, как с человеком? Спорю, с Беллатрикс вы вели себя лучше, потому что она чистокровная.
Он подходит еще ближе, если такое вообще возможно.
— Ты слишком много взвалил на меня, Люциус, — я так устала, и мне уже плевать на рвущиеся наружу рыдания. — И после всего, что ты сделал со мной, ты обращаешься со мной, как со шлюхой.
Черты его лица заметно искажаются, словно мои слова поразили его в самое сердце, оставив жгучую рану, каких он оставил уже сотни на моей измученной душе.
— Мне это не нравится так же, как и тебе, — со вздохом признается он. — Никогда не думал, что так все обернется.
Он сильнее прижимается ко мне, буквально вдавливая меня спиной в стену, и у меня перехватывает дыхание от его близости. Но я нахожу в себе силы сказать:
— Мы должны остановиться, — голос насквозь пропитан отчаянием. — Немедленно. Пока не стало слишком поздно.
Он наклоняется, и я почти чувствую касание его губ, вижу каждую морщинку на его лице так ясно, как могу видеть его душу, как бы он ни старался укрыть ее от меня.
— Слишком поздно, грязнокровка? — он облизывает пересохшие губы. — Этот мост мы сожгли уже очень давно.
А в следующее мгновение его губы накрывают мои.
Глава 32. Шрамы
Меня переполняет боль,
Ночами хочется кричать.
Моя любовь сродни болезни!
И тьма внутри меня порой
Пугает; некуда бежать!
Я с каждым днем все ближе к бездне… (пер. — kama155)
Сильвия Платт, «Вяз»
Вылезаю из ванны: теплая вода ручьями стекает с меня на холодные плитки пола.
Хватаю с вешалки полотенце и наспех вытираюсь.
Он скоро будет здесь. Нужно поторопиться.
Я не хотела затягивать допоздна. Просто я так устала сегодня. Я весь день работала и освободилась всего полчаса назад.
Но это не отменяет того факта, что он скоро придет. В последнее время он никогда не задерживается.
Прохожу в комнату, останавливаясь перед гардеробом. Открыв дверь, пробегаюсь взглядом по платьям: однотонные, простенькие платьица. Как у прислуги. Одежда, наиболее соответствующая твоему положению… именно так он сказал мне однажды.
Ублюдок.
Черное, черное, коричневое, синее, черное, зеленое, голубое, коричневое, серое, черное, черное…
Минутку.
Это что? Впервые вижу это платье в самом конце перекладины с вешалками, прямо за серым.
Оно… нет, оно не серое и не черное. Оно… розовое? Очень бледное, с сероватым отливом, но все-таки розовое.
И как это я раньше его не замечала? Хотя я никогда особо и не задумывалась над тем, что висит в моем шкафу.
Вытаскиваю платье из гардероба: несмотря на свой цвет, оно все же очень простое.
Никогда не была поклонницей розового. Оно вызывает ассоциацию с Панси Паркинсон и тем кошмарным платьем, которое было
