Но Люциус безжалостно продолжает:
— Я могу делать с ней всё, и ты не сможешь помешать мне.
— Она. Не. ТВОЯ! — лицо Рона покраснело от злости. — Не смей трогать ее! Ты и мизинца ее не стоишь!
Люциус лишь посмеивается: ярость Рона веселит его. Сволочь, мерзавец, скотина… он ведь знает, что уже победил!
— А если она все же моя, — едва слышным шепотом произносит он, — тогда, конечно же, я имею право касаться, — он проводит рукой вдоль моего позвоночника, — там, где мне хочется.
Нет. Все зашло слишком далеко. Слишком.
Выворачиваюсь из рук Люциуса и, повернувшись к нему лицом, встаю подле Рона, чтобы дать ему понять: я на его стороне. Он должен всегда помнить об этом.
— Я не твоя! — шиплю я дикой кошкой.
Люциус смотрит на меня, изогнув бровь в притворном удивлении и с полуулыбкой на губах.
— О, моя маленькая грязнокровка, — шепчет он. — Ты бросишь меня? Ради него?
У меня нет ответа. Приоткрыв рот, с отчаянием смотрю на человека, разрушившего мою жизнь.
Мне никогда его не забыть. Не избавиться от ненависти, страха и отвращения…
И от жажды…
Я бы все отдала, чтобы забыть его и ту боль, что он мне причинил.
Он улыбается чуть шире — заговорщицки, — и эта улыбка не сулит ничего хорошего.
Он протягивает руку.
— Иди ко мне, грязнокровка, — низким голосом произносит он. — Ты знаешь, что я нужен тебе. Он не понимает тебя так, как я. Он не может предложить тебе защиту и покровительство.
Но сейчас я ощущаю внутри лишь ненависть к нему — за то, что уничтожил все, что было у нас с Роном.
— Презираю тебя, — шепчу я, отступая назад.
Он все еще улыбается, но улыбка гаснет, как только Рон выступает вперед, беря меня за руку.
— Она знает, кто ты, Малфой, — яростно бросает он. — Не обманывайся насчет того, что она может… может любить тебя, потому что это не так. Она ненавидит тебя…
— И все же она хочет меня, несмотря ни на что, — злобно шепчет Люциус, растягивая слова. — Она, может, и ненавидит меня больше всего на свете, но в то же время я нужен ей гораздо больше, чем ты. И она не может это отрицать.
Как ему удается читать в моей душе, как в открытой книге, лишь взглянув мне в глаза?
Это… нет, это уже не просто сумасшествие. То, что происходит, настолько неправильно, что этому нет названия.
Я хочу убраться отсюда… хочу освободиться от него. Я не смогу по-настоящему жить, если буду знать, что он рядом.
Рон крепко сжимает мою руку, заставляя посмотреть на него.
— Мне нужно, чтобы ты сказала правду, Гермиона, — запинаясь, выпаливает он. — Ты вольна выбирать… быть с ним, если хочешь, но прошу, не лги мне… снова.
Чувство вины разрывает меня изнутри, и я киваю, давая ему возможность высказаться до конца.
— Он говорит правду? — он боится ответа, который может получить.
Я почти уже сказала: «Нет». Но прикусила язык, вспомнив, что он просил не лгать ему. Не лгать. Сказать правду.
Но что бы я ни сказала, это либо будет наглой ложью, либо причинит ему невыносимую боль. Как же быть?
Бросаю взгляд на Люциуса: он пристально смотрит на меня и ждет моего ответа, хотя точно знает, каков он.
Перевожу взгляд на Рона: он в полном отчаянии.
— Он не нужен тебе, — шепчет он. — Он не может защитить тебя — он просто пытается оправдать этим все, что творит с тобой!
Смотрю в его открытое доброе лицо и спрашиваю себя, какого черта я променяла его на Люциуса, который лгал мне каждый день, каждую минуту, потому что ему слишком тяжело смотреть правде в глаза.
— Грязнокровка.
О, ну почему это слово имеет надо мной такую власть?.. Почему эти четыре слога выцарапаны где-то в моей груди, заставляя сердце почти инстинктивно отзываться на них?
Господи Иисусе, помоги мне! Поворачиваюсь к Люциусу, впиваясь взглядом в его бледное, застывшее лицо: в его глазах полыхает ненависть, и сейчас я ненавижу его больше всего на свете, но все равно не могу не смотреть на него.
Он пристально смотрит мне в глаза так, словно они — маленькие окошки, через которые можно разглядеть самые потаенные уголки моей души.
Он применяет легилименцию. Странно… он давно уже так не делал, потому что знает меня слишком хорошо.
— Собираешься бросить меня, грязнокровка? — тихо спрашивает он.
На глаза вновь наворачиваются слезы. Почему, когда мой разум отвергает Люциуса, душа вопреки всему рвется к нему?
И он знает. Знает меня слишком хорошо. Чувствую невесомые щупальца, перебирающие мысли в моей голове. Люциус едва заметно улыбается.
— Видишь, Уизли, ее влечет ко мне, — шепчет он, не отрывая от меня взгляда, потому что эти слова предназначаются мне и только мне одной.
Рон снова крепко сжимает мою руку.
— Гермиона, — он зовет меня дрожащим голосом, — ты не обязана подчиняться ему.
О его взгляд запросто можно порезаться; он обхватывает ладонями мое лицо.
— Ты не принадлежишь ему, — горячо шепчет он. — У него нет на тебя никаких прав.
Кем я хочу быть? Гермионой? Или грязнокровкой?
Подумать только… я дожила до того дня, когда у меня появился какой-никакой, но выбор.
Одинокая слеза катится по щеке. Я плачу из-за Рона, из-за всего этого хаоса, из-за себя…
Рон следит взглядом за маленькой капелькой на моем лице и, нахмурившись, поворачивается к Люциусу.
Люциус встречает его взгляд, победно улыбаясь.
— Почему ты не хочешь оставить ее в покое? — в нем клокочет ярость. — Что, во имя Господа, тебе нужно от нее? Посмотри, что ты с ней сделал! Она не заслуживает этого!
Выражение лица Люциуса не меняется — ледяная бесчувственная маска, — но если приглядеться, можно увидеть, как его глаза чуть темнеют.
— Черта с два я буду перед тобой оправдываться, Уизли.
Несмотря на то, что он произносит это почти одними губами, мне кажется, я точно слышу стальные нотки в его голосе.
Рон почти откровенно насмехаясь, качает головой.
— Чего ты хочешь? Хочешь, чтобы она любила тебя? Но невозможно любить того, кто надругался над тобой и продолжает издеваться, — а ведь именно это ты и делаешь, Малфой! — так что не тешь себя иллюзиями!
Люциус издает смешок.
— Ох, а ты у нас прямо такой знаток женской души, и тебе известно все о том, как заставить женщину любить тебя.
Лицо Рона вспыхивает, и он стискивает кулаки.
— Прекрати! Довольно, — обращаюсь к Люциусу дрожащим голосом, но он даже не слышит меня. Он подходит к Рону, глядя на него сверху вниз. Рон возвращает ему взгляд, в котором явственно читается вызов.
— Не говори мне ничего о грязнокровке, Уизли, — ядовито произносит Люциус. — Я знаю ее намного лучше, чем ты. Я знаю… — он делает паузу, проводя языком по зубам, — каждую частичку ее тела и души, которые никогда не узнаешь ты.
Рон срывается, целясь кулаком Люциусу в лицо, но последний оказывается проворнее и, уклонившись, бьет Рона в живот.
