Внезапно Люциус поднимает на меня взгляд, и какое-то время мы смотрим друг на друга — глаза в глаза.
Выражение его лица не меняется ни на йоту: оно по-прежнему спокойно и сосредоточено. Никто не замечает этого обмена взглядами.
Поспешно опускаю глаза, наблюдая за скользящей по полу щеткой. Не стоит давать повод подозревать нас в чем-либо. Мы и так уже на грани, да еще и Рону стало известно…
Боже, как долго это может продолжаться?
— Если мы появимся в начале деревни, они не смогут нас увидеть, пока не станет слишком поздно, — протягивает Люциус, обращаясь не ко мне, а к Эйвери. — На их доме точно стоят антиаппарационные чары, так что мы должны попасть внутрь с улицы, но это слишком предсказуемо.
Он так спокойно говорит о жутком предстоящем задании, как будто его вообще не волнуют эти люди, как будто это самый обыкновенный рабочий день в офисе за кипой бумажек.
— Сколько их там будет? — спрашивает Эйвери.
— Четверо, включая двоих детей, — небрежно бросает Люциус. — Он талантливый маг, я видел его в битве и должен признать, был весьма впечатлен. Но между нами, думаю, мы справимся с ним без особых усилий.
Невидящим взглядом наблюдаю за монотонными движениями щетки по полу. Нет, я не буду зацикливаться на их разговоре. Знать не желаю, что за гнусности они совершают во имя Волдеморта.
Но пренебрежение к проблеме не заставит ее исчезнуть, как бы мне того ни хотелось.
— Что с его женой? — Эйвери не терпится прояснить все до операции, а Люциус, кажется, назначен в ней главным. — С ней будут проблемы?
— Вряд ли, — тянет Люциус. — Она просто грязнокровка.
Замираю на минуту, а затем продолжаю мести пол, только уже медленнее.
Сосредоточься. Смотри на пол. Не смотри на Него и не слушай…
Это сложно — не слушать. Особенно следующие слова Эйвери.
— Дети? Они достаточно взрослые, чтобы сражаться?
Кровь стынет в жилах. Дети?
— Нет, — хладнокровно отвечает Люциус. — Исходя из того, что мне удалось узнать, они еще даже не в Хогвартсе.
Тошнота поднимается к горлу.
— И их ожидает та же участь, что и родителей, так?
— Темный Лорд сказал, что выживших быть не должно, — равнодушно произносит Люциус.
Поднимаю на него глаза, желудок противно крутит. Не могу с собой совладать: мне нужно знать… как он может быть настолько безразличным, насколько хладнокровен его голос?
Он чинно сидит, внешне абсолютно спокойный и сосредоточенный, будто его совсем не волнует, что он собирается убить невинных детей. Ну, да, конечно, ему плевать.
Боже, что же он за чудовище?
— Так… — начинает Драко: он выглядит бледнее, чем обычно. — Так малыши… дети, то есть мы должны будем…
Люциус холодно смотрит на него, и под его взглядом Драко белеет еще сильнее. Он не договаривает того, что хотел, затыкаясь на полуслове и слегка краснея — видимо, от смущения.
С отчаянием смотрю на Люциуса, но он переводит взгляд на Эйвери, который, ухмыляясь, наблюдает за ними, и всем им плевать на детей. Нет, я определенно знала, что он монстр, но он не может… нет…
— Вы не должны делать этого! — слова срываются с губ прежде, чем я успеваю захлопнуть рот.
Все трое с удивлением и недоверием смотрят на меня: мол, как вообще я посмела заговорить.
Мне неуютно под их перекрестными взглядами, и я переступаю с ноги на ногу, но не опускаю глаз.
Смотрю прямо на Люциуса, в большей степени разговаривая с ним, чем с остальными. Я знаю, что в нем еще осталась капля человечности, он еще способен чувствовать, я знаю! Иногда ночью он обнимает меня так крепко, что мне начинает казаться: он готов продать душу Дьяволу, лишь бы никогда не отпускать меня.
Он смотрит на меня, прищурившись, предостерегающе: холодный, колючий взгляд приказывает мне заткнуться и оставить все как есть, но… как я могу оставить это?
— Что-то не так, мисс Грэйнджер? — ухмыляясь спрашивает Эйвери.
Взгляд Люциуса куда красноречивее любых слов: я должна заткнуться и продолжить работу, но, черт возьми, я же не могу!
Набираю в грудь побольше воздуха.
— Вы не можете… просто не можете убить детей! — едва слышно шепчу я.
Противная ухмылочка не сходит с лица Эйвери, а вот Драко опускает глаза в пол: он выглядит несчастным и сконфуженным, как маленький мальчик, пойманный мамой за чем-то недозволенным.
Люциус… такое чувство, будто он вот-вот начнет орать на меня. Если бы мы были наедине, он бы уже разорялся вовсю.
Но не сейчас. Он не может дать повод подозревать…
— О, поверь, мы можем делать все что захотим, — издевательски тянет Эйвери. — Это не так уж и сложно…
— Но они же дети! — истерически выкрикиваю я.
— Просто полукровки, — ледяным тоном бросает Эйвери.
Открываю рот и тут же захлопываю его. Перевожу взгляд на Люциуса, мысленно приказывая ему сделать хоть что-то, и всем сердцем желая, чтобы он ненавидел себя за это до конца своих дней, потому что он-то теперь прекрасно понимает, что все мы — полукровки, чистокровные и грязнокровки — равны, у нас одна кровь. Красная…
Но нет, он не думает об этом. Его глаза холодны, как никогда.
Будь он проклят!
— Возвращайся к работе, грязнокровка, — бросает он, возвращаясь к изучению карты, лежащей перед ним, ограждаясь от меня, как он всегда делает, когда мы не одни.
Сжимаю губы и опускаю глаза в пол, чувствуя, как слезы ярости и негодования кипят во мне, скапливаясь в уголках глаз. Как это все ужасно, кошмарно, противно, но я ничего не могу сделать, не могу остановить его, заставить передумать… он зашел слишком далеко, чтобы что-то могло изменить его.
И эти дети… Господи, бедные дети! Как же это… ужасно!
Он делал вещи и похуже, но ты ведь предпочла ничего не замечать, помнишь? Ты предпочла закрыть глаза на то, кто он.
Но… но я…
— Ты не выглядишь счастливым в предвкушении нашей вечерней прогулки, Драко, — тянет Эйвери.
Даже на таком расстоянии я слышу, как тот с усилием сглатывает. Бросаю на него взгляд: его лицо мертвенно-бледное.
— Н-нет, — запинаясь, произносит он. — Нет, я в порядке. Правда.
Но он, кажется, далеко не в порядке, будто его сейчас стошнит.
Такое чувство, что мысль об убийстве детей не очень ему по душе.
Если ни Люциус, ни Эйвери не слушают меня, тогда, возможно, Драко услышит.
— Ты не должен этого делать, Драко, — поспешно говорю я, не давая им меня остановить. — Это неправильно, ты сам знаешь, как это…
Лицо обжигает, и я задыхаюсь, хватаясь за щеку, слезы невольно текут по щекам.
Люциус стоит, прищурившись и направив на меня палочку, и его взгляд говорит лучше любых слов.
Я причиняю тебе боль ради твоего же блага: ты бы не приняла в расчет иное предупреждение, кроме физического.
Вот, что он хотел бы сказать. Но, естественно, вслух он произносит вовсе не это.
— Не собираюсь сто раз
