Страх, сущ. — неприятное чувство ощущения риска или опасности вне зависимости от того, реальны они или нет; чувство исключительной неприязни к какому-либо состоянию или объекту.
Так темно…
Где я?
Открываю глаза, но вижу только темноту. Странную, зеленую темнота.
Боже, я так хочу пить.
С моих опаленных губ срывается стон.
Все кажется таким размытым. Я вижу только этот странный темно-зеленый цвет.
Где я?
Моргаю, и очертания мира становятся четче. Низкий потолок, черный камень, зеленый свет…
И я вспоминаю.
Резко сажусь и морщусь. Все тело ноет и горит, но боль в голове не идет с этим ни в какое сравнение. Мне настолько плохо, что в ушах звенит так, словно меня огрели дубинкой.
Осматриваюсь, потирая затылок.
Я в крошечной… это клетка, тебя поймали, пташка — шепчет мне воспаленное воображение голосом Малфоя — старшего.
Я часто моргаю — совсем не моргать трудно. Одинокий факел вспыхивает зеленым светом, и теперь у меня появляется потрясающая возможность осмотреть свою камеру, хотя света и недостаточно — мои глаза болят от напряжения.
Как и следовало ожидать, здесь и взгляду то не за что зацепиться, кроме разве что той кучи соломы с одеялом на ней, которая, как я понимаю, будет служить мне кроватью.
Ну что ж, все могло быть намного хуже.
И что же, по-твоему, намного хуже?
Ну, мне не причиняют боли… пока. И я все еще жива.
Я глубоко вздыхаю. Нужно быть последовательной.
Во-первых… я в порядке?
Пытаюсь осмотреть себя. На руках — синяки, вытянутые, длинные, похожие на пальцы. Впрочем, меня это не удивляет. Этот подонок Люциус держал меня так крепко, что, я думала, он сломает мне руку. Вот что меня действительно удивляет, так это грязь, почти полностью покрывающая всю одежду. Я действительно грязная …
Заворожено провожу рукой по джинсам. На самых кончиках пальцев, забиваясь под ногти, остается эта отвратительно холодная, мокрая грязь. Подношу пальцы к лицу, растирая грязь между большим и указательным пальцами, пытаясь избавится от нее. Хоть какое-то утешение.
Я дотрагиваюсь пальцами до синяков, что он оставил. Кружу по контурам, прослеживая фиолетовые отпечатки грязными пальцами, игнорируя небольшую пульсацию боли при надавливании.
Эти синяки, должно быть, появились очень быстро, или же я здесь уже довольно долго. В голову приходит совершенно нелепый вопрос — была бы я уже в Норе, если бы Малфой не объявился в моей спальне?
В носу и горле защипало.
Чего, черт возьми, они от меня хотят? Почему они не могут оставить меня в покое?
Я не знаю, что они собираются сделать со мной, но могу представить. Похоже, я им нужна, в противном случае Люциус убил бы меня сразу же, как только нашел.
Меня сотрясает дрожь. Я знаю, на что пойдут эти люди, чтобы заставить тебя делать то, чего они хотят. Все, о чем я могу думать, так это о пустых безжизненных глазах и спутанных волосах бедной матери Невилла, которую я видела в Святом Мунго. Она не смогла узнать собственного сына, даже несмотря на его истерику. Что за ужасы они с ней творили, что женщина нашла успокоение в сумасшествии, лишь бы больше не чувствовать боли?
Как я смогу выдержать такую боль? Гарри рассказывал, что это не похоже ни на что, ни одна реальная физическая боль не сравнится с этой.
Жаль, что со мной нет Гарри.
Жаль, что со мной нет Рона.
Сворачиваюсь в позу эмбриона, пытаясь обнять себя как можно сильнее, и прижимаю голову к коленям.
Орден ведь уже знает, что я пропала?
Возможно, они уже послали людей, чтобы спасти меня…
Ты серьезно? Получается, члены Ордена просто соберутся и сразу же пойдут в секретное логово Пожирателей смерти, спасать тебя?
Я закрываю глаза, раздраженная собственным глупым оптимизмом.
Бедные мама и папа. Что они будут делать? Они знают о войне, я рассказывала им о ней, но если быть честной, не думаю, что они полностью понимают нависшую над всеми нами опасность…
До сих пор не понимают.
Как же я хочу оказаться дома. Сейчас я бы проснулась в своей кровати и собиралась бы в Нору. Мама бы хлопотала и беспокоилась, чтобы я успела позавтракать, а папа грузил бы мой багаж в автомобиль. Им не нравится аппарация; они настояли, что отвезут меня в Нору сами.
Я хочу к маме. Я хочу, чтобы она крепко-крепко обняла меня и сказала, что все будет хорошо, и что она и папа позаботятся обо мне.
И я хочу увидеть Рона и Гарри. Они всегда были такими неуклюжими в своих попытках успокоить меня или поднять мне настроение. Эта неловкость так бы сейчас мне пригодилась.
Что же они сделают? Надеюсь, не бросят поиски хоркруксов Волдеморта, чтобы спасти меня? Я не могу позволить этого, они не должны тратить из-за меня ни секунды…
Но в глубине души я знаю, что мальчики заявят, что уничтожение Волдеморта может подождать, и, в первую очередь, они должны попытаться спасти меня.
А меж тем драгоценное время будет потрачено впустую, увеличится число жертв Пожирателей, а Волдеморт все еще будет жив и на свободе.
Возможно, в этом и состоит их план. И Люциус, и сам Волдеморт знают, что Гарри бросит все, чтобы спасти друга.
И с ним пойдет Рон, тоже подвергая себя опасности.
И, в конечном итоге, они пострадают из-за меня.
Давай-давай. Делай вид, что ты не хочешь, чтобы они пришли и спасли тебя…
Я трясу головой, пытаясь отогнать эту мысль.
Я не позволю себе плакать. Я не буду. Пока я жива, еще есть надежда. Я не буду думать о своих друзьях или родителях, или о том, что может со мной вот-вот случиться.
Я собираюсь сосредоточиться на том, где я, и не буду думать ни о чем больше.
Я встаю и подхожу к двери камеры и, встав на цыпочки, смотрю в крошечное зарешеченное окно в ней.
Хорошо. Коридор. Ряд точно таких же дверей, что и у моей камеры.
Может быть, я не одинока.
— Эй? — зову я.
Тишина.
У двери нет ручки, но, тем не менее, я прилагаю все свои силы, пытаясь открыть дверь. Я толкаю и толкаю, пока со стоном разочарования не отхожу вглубь комнаты, убирая прилипшие пряди волос с потного лица.
Ладно. Что-нибудь еще?
Нет. Ничего кроме этих четырех стен и той “кровати” в углу.
Ублюдки. Заставлять спать людей на соломе как животных. Даже в Азкабане, я помню, Сириус рассказывал, дают надлежащую кровать.
Да, но они имеют обыкновение запирать людей с существами, которые высасывают из тебя всю радость.
Это разные
