Его пальцы смыкаются на моей шее. Он мертвенно бледен, но глаза полыхают огнем.
— Никогда. Не смей. Называть меня трусом.
В глубине его глаз мелькают отголоски всех тех ужасов, что он творил. Я не хочу этого видеть. Никогда.
Мой мир разбит на тысячи осколков. Ничего не осталось. Хочу умереть.
Или увидеть, как он умирает.
Его рука отпускает мою шею.
— Не я приговорил их к смерти, — говорит он тихо. — Да, я убил их, но я бы не стал этого делать, если бы все зависело от меня.
Я не знаю, что думать.
— Вы думаете, я поверю в это? — Шепчу я.
Выражение его лица непостижимо. Но не потому, что оно непроницаемо, а потому, что в нем столько эмоций, которые я никогда не пойму.
— Я никогда не лгал тебе, грязнокровка. Ты знаешь, какой я, ты знала об этом уже тогда, когда я тебя похитил. Ни разу я не солгал тебе. Я убил твоих родителей, но не я приказал убить их. Ты должна понять это.
Мой сдавленный смешок смешан с рыданиями.
— Так я должна быть благодарна за то, что, хоть вы и были их палачом, не вы подписывали им смертный приговор? — Я качаю головой, слезы катятся из глаз, и я опускаюсь на колени, погружаясь в свое отчаяние. — Я никогда больше не смогу почувствовать себя счастливой. Уходите, Люциус. Просто оставьте меня в покое.
Но он не уходит. Он не оставит меня в покое. Он направляет кончик палочки вниз, и на холодном каменном полу появляется стеклянная бутылка медно-красного цвета с небольшим бокалом рядом. Он садится на корточки передо мной и наливает в него жидкость, а потом протягивает его мне, встречаясь взглядом со мной поверх хрустального ободка.
— Выпей.
Ну уж нет! Я выхватываю бокал из его рук, и бросаю через всю комнату. Он разбивается о каменный пол, стекло разлетается на множество маленьких осколков, совсем как моя израненная душа.
— Да пошли вы, — шепчу я.
Он смотрит на меня долго и в упор. Я чувствую, как невидимая сила вновь проникает в сознание, но сейчас меня это не волнует. В моих воспоминаниях есть вещи, которые он никогда не поймет. Такой, как он, не способен понять, что я чувствую, как я люблю своих родителей, равно как и не сможет ощутить боль утраты, что отныне будет со мной до конца моих дней.
Он глубоко вздыхает.
— Я сделал то, что должен был. Может быть, когда-нибудь ты поймешь.
Внезапно меня озаряет.
— Разве это единственная причина? — Мой голос звучит апатично. — Согласна, вы должны подчиняться приказам Волдеморта. Но вы также хотели наказать меня, не так ли? За то, что я перешла еще одну черту. Я видела слишком много в Омуте памяти, и вы выбрали самый ужасный и действенный способ наказать меня за то, что я подошла слишком близко.
Он напрягается и поднимает палочку.
— Ну, давайте же, — мне уже все равно. — Что бы вы ни сделали, это не может быть хуже того, что вы уже совершили. Попробуйте наказать меня снова, и посмотрим, сможете ли вы жить с этим дальше.
Он хватает меня за волосы и тянет назад. А затем наклоняется ближе к моему лицу, приставляя палочку к горлу.
— Не искушай меня, грязнокровка, — шепчет он мне на ухо
— Ах, ну, конечно. Продолжайте истязать меня, пока я не сломила еще один барьер. Но можете не волноваться. Я лучше умру, чем снова подойду к вам.
Люциус сильнее сжимает кулак, кончик палочки все еще упирается мне в шею. Я смотрю на него и вижу, что он борется со своими эмоциями.
С рычанием он резко отпускает меня, выпрямляется и поднимает меня на руки. Я не сопротивляюсь, потому что меня уже ничего не волнует. Абсолютно ничего.
Ничего.
Он кладет меня на кровать, усаживаясь на матрас рядом со мной, и призывает бутылку, чтобы налить еще один бокал.
— Пей, — говорит он, протягивая его мне. — Это Сонное зелье.
Я отрицательно качаю головой.
— Не хочу. Я ничего от вас не хочу.
Он пристально смотрит на меня.
— Это не так, — говорит тихо. — Ты хочешь спать. Хочешь забыть все, что случилось, хотя бы на несколько часов. Выпей, это поможет тебе.
Я смотрю на него с вызовом несколько секунд, а потом нехотя беру бокал. Делаю глоток и откидываюсь на подушки, моля Бога о смерти.
* * *Медленно открываю глаза. Мне было так тепло и спокойно, но реальность тяжкой ношей ложится на плечи — я все еще помню.
Кажется, я сейчас опять расплачусь. Закрываю глаза.
Господи, почему ты не позволил мне умереть? Почему я все еще жива?
Я не одна. Я слышу тихое дыхание, и чувствую сильные пальцы, переплетенные с моими.
Открываю глаза. Люциус сидит на краю кровати и смотрит на меня. Он держит меня за руку.
Смотрю ему прямо в глаза. Хочу заплакать, но не могу; слез нет. Они закончились. Я чувствую себя опустошенной.
— Как это случилось? Скажите мне, я хочу знать. Как…
В горле стоит ком, и я с трудом говорю. Сглатываю. Он смотрит на меня внимательно, его губы сжаты в тонкую линию.
— Как они умерли? — Моих сил хватает только на шепот.
Он колебался с минуту прежде, чем ответить мне.
— Я прибыл в их дом в полночь, — его голос лишен эмоций. — Они спали и не проснулись, когда я вошел в комнату. Я… они умерли во сне. Они ничего не почувствовали.
Этого достаточно. Я не хочу больше ничего слышать. Закрываю глаза, чтобы не видеть его лицо. Лицо убийцы моих родителей.
Они ничего не почувствовали. Они даже не поняли, что происходит.
Но боль не утихает. В глубине души я знала, что никогда больше не увижу их. Знала. Но часть меня еще надеялась…
А теперь надежды больше нет. Она покинула меня.
И я никогда не увижу их!
Тихий всхлип.
Я осталась одна. Все, что я когда-либо знала и во что верила, у меня отняли. Мои родители не спасут меня, учителя не придут за мной, книги не помогут, Орден… я не представляю для него такой ценности, как Гарри.
Даже Бог отвернулся от меня.
Я открываю глаза, чтобы взглянуть на убийцу моих родителей. Он смотрит на меня так, словно видит впервые.
— Как вы могли? — Спрашиваю его. — После всего, что мы… как вы могли?
На его лице заиграли желваки.
— Цель оправдывает средства, грязнокровка.
Цель оправдывает средства… средства сгубили меня, убили моих родителей, как ты можешь так говорить?
— Вау, — мой голос дрожит. — Посмотрите на себя. Такой… спокойный, такой собранный. Как вы можете говорить о таких ужасных вещах столь будничным тоном?
Он смотрит на меня с ухмылкой… или нет?
— А чего ты ожидала? Сочувствия? К тебе? — Он тихо смеется. — Какая же ты дура.
— Да, вы правы, — с яростью цежу сквозь зубы. —
