Со своими родителями я говорить не стану, это даже не обсуждается. И с Джейми поговорить не могу, хотя он точно не стал бы надо мной смеяться и издеваться, точно не сказал бы, что это все у меня только в голове. Но это не то. Я вообще не знаю, что мне нужно. С доктором Каземиро я говорить не буду однозначно. Примерно час назад, когда я вернулся домой, в нашей ячейке для почты, внизу, у консьержа, было письмо. Я сразу узнал почерк и адрес. Секунд десять я сомневался, открывать ли, а потом открыл.
Второе апреля 2017 года
Уважаемые Пол и Кимберли!
Пишу вам, чтобы сообщить, что состоявшаяся вчера (1-го числа) в обед встреча с Мэттью обеспокоила меня, и я считаю необходимым поделиться с вами своими опасениями.
Как я уже писала и как вы сами сказали мне, когда я только согласилась работать с Мэттью, он чрезвычайно умный молодой человек и, как большинство чрезвычайно умных людей, очень искусно уклоняется от ответов и скрывает свои мысли. Конечно, более чем за десять лет практики я встретила множество чрезвычайно умных мужчин и женщин и поэтому прекрасно понимаю, когда клиент говорит мне то, что я, как он считает, хочу услышать, или когда меня уводят от тем, которые клиент находит неудобными. Такое встречается довольно часто (чаще всего – если была травма): люди обычно не хотят обсуждать то, что может причинить им боль или сделать уязвимыми (по крайней мере поначалу).
В нашем случае Мэттью слишком легко признался в том, что его по-прежнему мучают кошмары. Он отказался вдаваться в детали, однако раньше он не соглашался даже признать существование кошмаров (скорее всего, считал их слабостью, своим провалом). Теперь же он с готовностью согласился с тем, что страдает от них, и внимательно слушал, когда я рассказывала ему о расслабляющих упражнениях, которые быстро приносили облегчение в похожих случаях.
При этом он активно сопротивлялся моим попыткам обсудить возвращение Лорен Бэйли. Он использовал различные способы уклонения от вопросов: инициировал обсуждение школьной политики, а также рассказал, что думает о друзьях Лорен и их одноклассниках. Несмотря на все это, мне стали очевидны две вещи.
Первое. Исчезновение Лорен повлияло на Мэттью гораздо сильнее, чем он считает. Начало ночных кошмаров предшествовало ее исчезновению, так что прямой связи между этими объектами нет, однако последние события однозначно влияют на эмоциональное состояние Мэттью. Он сослался на статью в «Репортере», которую я не упоминала, и предположил, что теперь на него все смотрят иначе, даже несмотря на то, что Лорен вернулась благополучно и нет причин считать эту статью чем-то, кроме подлых сплетен. Мэттью был очень взволнован, рассказывая про Лорен, и это подводит нас к моему второму наблюдению.
Несколько раз, рассказывая про возвращение Лорен, Мэттью упоминал «то, что сделал» – в такой формулировке и в других. Я не стала требовать объяснений, поскольку считаю, что было бы контрпродуктивно давить на него, когда он решил открыться, хотя раньше отказывался это делать. Однако меня беспокоит то, что он, по всей видимости, считает, что причастен к возвращению Лорен.
Скорее всего, это лишь проявление глубокого чувства облегчения, которое он испытал после ее возвращения. Это отсылает нас к той тревоге, которую Мэттью испытывал во время ее отсутствия и которую довольно успешно скрывал. Вполне вероятно, что статья в «Репортере» усугубила ситуацию, повысив уровень тревожности: это была несправедливость, с которой Мэттью ничего не мог поделать.
Все эти темы я подниму во время нашей следующей встречи с Мэттью. Полагаю, сейчас нет причин для беспокойства. Вероятнее всего, это просто прорыв в наших отношениях. Однако я все же рекомендую увеличить количество сеансов до двух в неделю.
Как всегда, готова ответить на любые ваши вопросы, если таковые возникнут.
С уважением,д-р Дженнифер КаземироВторое апреля
Тридцать четвертая запись в журнале
Я спрятал письмо у себя в комнате. У меня есть коробка со старыми комиксами, я засунул письмо между ними. Вряд ли мама с папой узнают о том, что им надо что-то искать. А если и узнают, то там точно не найдут.
Мне было больно читать ее письмо. Будто все, что я возводил для защиты вокруг себя, превратилось в окна, через которые она смогла разглядеть правду. Я не помню, чтобы я «был очень взволнован». В моих воспоминаниях на встрече я был спокоен. Я чувствовал покой, я будто контролировал ситуацию, будто заранее знал, что доктор сейчас собирается сказать, будто предвидел все ловушки и резкие повороты. Все казалось таким простым.
Я не помню, чтобы я упоминал о том, что сделал. Я такого вообще не помню. Черт!
Запись начинается 3 апреля в 03:21
Мне уже можно каждый день ставить будильник на 3:14 ночи. Так реально будет проще. Эти сны никогда не прекратятся. Я будто бы понял это, будто бы кто-то щелкнул у меня в голове переключателем – и все вдруг стало ясно. Я думал, они будут про Лорен, про то, что я увидел на ее фотографиях. Это так, но лишь отчасти. Потому что это теперь в прошлом. Что бы мне ни снилось, это теперь касается только меня. Того, что я сделал. Того, что я у него забрал.
Я лежал в своей кровати, все было абсолютно нормально, но я знал, что сплю. На периферии моего сознания будто что-то стало податливее, мягче, будто освободилось место для чего-то. И я понял, что сплю. Я, кажется, пытался разбудить себя, но ничего не вышло. Поэтому я просто лежал и смотрел в потолок, и, когда тени на стене моей спальни начали двигаться, я даже не испугался.
Я испытал облегчение. Господи, безумно звучит, но это правда. Когда они начали шевелиться, я уже знал, что это. И я не чувствовал себя плохо. Не знаю, как объяснить.
Я не чувствовал себя плохо.
Тени встретились на потолке надо мной, я не мог отвести от них взгляд и не мог пошевелиться. Я даже глаза закрыть не мог. И мне пришлось наблюдать за тем, как они
