Странно, что Игорь и его отец достаточно спокойно и с пониманием отнеслись к тому, что Ольга не захотела из Васнецовой стать Шмелевой. Не потому, что у мужа была фамилия самая обычная, а у нее – звучная и знаменитая! Просто Ольге хотелось сохранить хоть какую-то связь с родителями, которых она никогда не видела и даже фотографий которых у нее не сохранилось: затерялись при переездах из одного детдома в другой.
Да, выросла она в детдомах, но всегда надеялась, что у папы или мамы, погибших при давней авиакатастрофе, все же остались какие-нибудь родственники, которые Олечку (потом Олю, потом Ольгу!) ищут и найдут. По фамилии найдут!
А еще более пылкой была вера в то, что папа и мама – или хотя бы кто-то один из них! – неведомым образом выжили. Их просто отбросило взрывом так далеко от места аварии, что спасательная группа их не нашла, они очнулись, потеряв память, потом долго блуждали по лесам и нашли приют у каких-нибудь отшельников вроде Агафьи Лыковой… хотя где Западные Саяны, в которых обитает знаменитая отшельница, – и где заволжские леса, в которых разбился санитарный вертолет с родителями Ольги: хирургом Василием Васнецовым и его женой-анестезиологом…
Все дети верят в чудеса! Однако не дождалась Ольга возвращения родителей или хотя бы появления родственников и, видимо, уже не дождется, хотя вера в чудеса в ней так и не умерла. Например, то, что она осталась жива, когда выбросилась из окна, спасаясь от Игоря, можно назвать истинным чудом. А его голову задела пуля, направленная в жену, но отскочившая рикошетом от стены. Ольга была ранена еще и в левую руку, в предплечье, – и только получив эту рану, она поверила, что ее горячо любимый муж внезапно решил убить свою горячо любимую жену. Это был приступ безумия, только так и можно объяснить случившееся, но что приступ спровоцировало – этому Ольга по-прежнему не могла найти причин, как ни искала!
Их просто не было. Не было!
Она любила Игоря – любила до сих пор, несмотря на то, что едва не погибла из-за него, любила с каким-то упорством отчаяния, и хотя днем страшная реальность заставляла поверить в безвозвратность случившегося, по ночам, во сне, нежность к нему, эта привычная нежность, эта сладостная дрожь сердца, дитя любви с первого взгляда, владела Ольгой настолько всевластно, что она часто просыпалась со слезами на глазах или даже в горьких рыданиях, потому что, еще толком не проснувшись, начинала осознавать, что сон с его восторгом безоглядной любви – это мимолетное видение, которое мелькнуло – и исчезнет, а явь с ее мучительной болью и тоской – это явь, она непреходяща, и как-то избывать день, с утра до вечера, придется именно в яви, а не во сне.
Многое в ее жизни, связанное с Игорем, было связано также со словом «первый»: первая любовь с первого взгляда, первый мужчина, первый брак, первая беременность и первая потеря ребенка, о существовании которого она даже не успела узнать до того страшного случая (о выкидыше на самом раннем сроке ей сообщили врачи, когда вывели ее, наконец, из комы). Также первый раз в жизни в нее стреляли из пистолета, который она нашла – первый раз в жизни! – на чердачной лестнице в подъезде.
– …когда-нибудь еще?
Что? Ах, это Владимир Николаевич что-то говорит… понятно, предлагает Ольге навестить Игоря в другой раз.
– Почему? – тупо спросила она, хотя это был глупый вопрос. Все ведь понятно на самом-то деле! И ей понятно, а уж свекру – тем более.
– У Валентины Петровны нервы совершенно расшатаны, – отвел глаза Владимир Николаевич. – Я держусь, меня работа заставляет держаться, а она занята только Игорем. Кошмарное зрелище, знаешь… сидит, смотрит на него не отрываясь, а сама молитвы бормочет.
– О чем же она молится, интересно знать? – не смогла удержаться от злого вопроса Ольга, и свекор вытаращился на нее укоризненно:
– Как о чем?! О выздоровлении сына, понятное дело!
«Мне иногда кажется, будто матери хочется, чтобы я попал в какую-то ужасную аварию, – с тоской бросил однажды Игорь после очередного скандала, которые с необычайной ловкостью умела устраивать на ровном месте Валентина Петровна. – Чтобы она сидела надо мной ночи напролет, над беспомощным, безмолвным… чтобы я принадлежал только ей, только ей!» – «И чтобы меня не было в радиусе ближайшей тысячи километров!» – буркнула в ответ Ольга, а Игорь уныло покачал головой: «Нет, желательно в радиусе ближайшего миллиона километров!»
Сейчас Ольга промолчала, ничего не сказала об этом свекру. Пожалела его.
Ну да, всех жалко. Всех. Но больше всего – себя. И почему-то страшно, страшно за себя, как будто тем полетом из окна беды не кончились, случится еще что-то страшное, и та неведомая рука, что направила Ольгин смертельный полет в спасительный сугроб, который нынче утром нагребли снегоочистители (ведь при падении с пятого этажа она не переломала руки-ноги, не повредила позвоночник, а только голову ушибла!), больше никогда не поможет, не вернет к жизни!
– Хорошо, – с трудом выговорила Ольга. – Я приду в другой раз. Только скажите, когда именно, чтобы точно не столкнуться с Валентиной Петровной.
– Давай так, – предложил свекор задумчиво, – я попытаюсь отправить ее домой переночевать: уговорю хоть одну ночь поспать нормально, она ведь тут денно и нощно, а тебе сразу позвоню. Ты и приедешь быстренько.
– Кто ж меня ночью пустит в палату для коматозников? – невесело усмехнулась Ольга.
– А ты возьми с собой паспорт и свидетельство о браке, законную жену-то они не могут не пустить, – подсказал Владимир Николаевич. – Но, наверное, за разрешением обратиться надо днем, а не ночью!
Это он так пошутить попытался, и даже сам улыбнулся своей шутке, но вдруг побледнел, глянул затравленно:
– Или ты… или ты уже развелась с Игорем? Конечно, имеешь на это право. Это не слишком порядочно, однако же ты…
Злость такая подкатила к горлу, что Ольга почувствовала – ее сейчас вырвет. Вырвет горькой желчью прямо на этого добродушного и несчастного дядьку, затурканного чрезмерно властной женой, пригнутого к земле катастрофой, случившейся с единственным сыном, огорченного внезапной встречей со снохой, которая то ли жертва преступления, то ли его виновница – никто этого не знает, небось даже она сама!
Ольга несколько раз трудно сглотнула, вкус желчи как-то смягчился, однако горло по-прежнему жгло.
– Однако же я – что? Не имею представления о
