И снова Лимьер не ответил. Шатин показалось, что по лицу его скользнуло что-то вроде досады.
Она уже готовилась задать новый вопрос, когда патрульер запрокинул нос и быстро пошел вверх по крутому склону. А еще через несколько мгновений Шатин ослепил поток сверкающего света. Метнув взгляд за окно, она задохнулась. Как будто парализатор от колена разбежался по всему телу. Девушка вся буквально онемела от открывшегося ее глазам зрелища.
От него захватывало дух. Оно было прекрасней всех ее фантазий.
Сверкающее синее небо раскинулось, насколько хватало глаз. Синее! Шатин впервые видела этот цвет. Холст всей ее жизни был раскрашен унылым серым и тусклым черным. А сейчас она словно бы купалась в синеве. Прижавшись носом к окну, девушка пыталась смотреть разом во все стороны. Патрульер свернул вправо, и Шатин вдруг окутало восхитительное золотое сияние.
Она подняла глаза, и сердце замерло. Впервые за последние девять лет тело ее ощутило тепло. Кожа ожила.
Там, вдали, повиснув бесценными медальонами в лазурном небе, сияли они.
Три Солнца.
Да, сразу три.
Гигантский белый блистающий шар, и по бокам два намного меньше и более тусклые: красно-золотистое и бледно-голубое.
Они были великолепны. Они сверкали. Они…
– Фальшивка, – впервые с тех пор, как они погрузились в патрульер, подал голос Лимьер. Шатин обернулась – он смотрел на нее с презрительной усмешкой. – Ты ведь знаешь это, а? – спросил он, словно читая ее мысли.
Истина обрушилась на нее, и Шатин вдруг почувствовала себя наивной дурочкой. Как ребенок. Она молча выругала себя за неосторожность. Это надо же, выказать чувства перед инспектором…
Конечно, они фальшивые.
Да, она это знала. Она засмотрелась не на Солнца. Она засмотрелась на пресловутое теленебо. Ясное дело, они в Ледоме, где над первым и вторым сословием 408 дней в году сияют искусственные светила.
Но зачем? Зачем инспектор привез ее именно сюда? На всей Латерре для Шатин Ренар не нашлось бы менее подходящего места.
Машина сбавила ход, и девушка увидела, что они подъехали к огромным, украшенным нарядной лепниной воротам, которые уже открывались перед ними. Когда патрульер скользнул между створками, прочный титан корпуса в свете фальшивых Солнц заблестел серебром, белизной и голубоватым отливом.
Патрульер понесся по широкому проспекту, окаймленному такой зеленой травой, что Шатин едва не зажмурилась. На траве стояли яркие белокаменные статуи, и били фонтаны, выбрасывая высоко в воздух литры и литры бурлящей бирюзовой воды. И повсюду вдоль проспекта и вдоль ответвлявшихся от него бесчисленных дорожек были цветы. Яркие, безумные до абсурда пятна красок.
Ей уже казалось, что садам нет конца, когда впереди показалось огромное здание, даже издалека ошеломлявшее своей величиной. В нем бы запросто пять раз уместились все Трюмы. Стены светились белизной, прорезанной сотнями окон, – и каждая высокая арка окна идеально отражала небо над головой, цветы и траву внизу.
Патрульер наконец остановился перед огромными дверями, увенчанными сложной эмблемой. Шатин прищурилась, всматриваясь в резные фигуры. Она бы поклялась, что видит двух львов, протянувших когтистые лапы навстречу друг другу. Но наверняка она ошиблась. Это же герб семьи Паресс. Самих патриарха и матроны, правителей Латерры. Не могла она видеть их герба. Ведь это бы означало, что перед ними…
И снова инспектор словно увидел ее мысли, как передачу на «пленке».
– Добро пожаловать в Гран-палас, – презрительно усмехнулся он.
Глава 17
Марцелл
Вздыбившиеся львы семьи Паресс встретили Марцелла, подлетавшего к Большому дворцу в медкруизьере. При виде их у юноши сжалось сердце. Рубашка отца так и осталась у него под мундиром. Невероятно, но ни один из медиков не обратил на нее внимания, промывая ему рану на голове, зашивая ее бионитью и вкалывая пострадавшему сильнодействующее средство, от которого удары пульса в висках сразу прекратились. Однако и впредь рассчитывать на удачу не приходилось. Марцелл понимал, что все это до поры до времени: ему сейчас предстояло войти в святая святых первого сословия, имея при себе послание, полученное от государственного изменника.
«Мабель в Монфере. Поезжай к ней».
Всю дорогу Марцелл боролся с чувством облегчения при мысли, что Мабель сумела вырваться с Бастилии. Он часто видел в кошмарах, как она догнивает в тюремной камере.
Но ехать к ней он и не подумает. Еще чего не хватало. Мабель была и осталась шпионкой «Авангарда». Врагом Режима. Побег из тюрьмы только подтверждал это.
Круизьер остановился перед входом в Гран-палас, и Марцелл, поспешно выскочив, вошел в вестибюль. Он собирался уйти к себе и спрятать рубашку, пока не придумает, что с ней делать. Нельзя, чтобы ее обнаружили у него за пазухой. Надо действовать скорее. Если поторопиться, до комнат в южном крыле можно добраться за несколько минут. Он пересек просторный вестибюль, направляясь к парадной лестнице, и остановился, увидев бегущих навстречу людей в темно-зеленых одеяниях – по одному на каждый из двух плавных изгибов лестницы.
На их шеях блеснули в свете люстр титановые медальоны, и Марцелл резко втянул в себя воздух.
Зачем он понадобился советникам патриарха? Ох, не к добру это.
– Офицер д’Бонфакон, – провозгласил один из людей в зеленом, шагнув с последней ступени, – вас требуют в имперский салон.
Советники патриарха не были ни дроидами, ни киборгами. Но иногда они казались настолько холодными и бесстрастными, такими накрахмаленными и отутюженными, что Марцелл сомневался, вполне ли они люди.
– Я приду, как только приведу себя в порядок, – сказал он, указывая на свой дождевик – окровавленный, мокрый и грязный после Трюмов. Он хотел протиснуться между советниками, но они встали плечом к плечу, загородив юноше дорогу.
– Велено доставить вас немедленно, офицер.
Вот тебе раз!
– Я возьму ваш плащ, месье, – предложил появившийся из коридора слуга.
Марцелл мог бы и сам догадаться, что дело безнадежное. Патриарх никогда никого не ждал.
– Конечно. – Он прикрыл улыбкой нараставшую в груди панику, снял плащ и отдал его слуге, удостоверился, что мундир застегнут на все пуговицы. Даже зная, что здесь нет микрокамер – первое сословие их бы не потерпело, – Марцелл все же чувствовал, что Большой дворец полон чужих глаз. Вечно бдительных, оценивающих, испытующих.
Вслед за советниками он поднялся в Зал отражений с тремя сотнями зеркал в титановых рамах. Он шел и видел в них себя. Грязь Трюмов еще покрывала лицо, мундир топорщился больше обычного. Марцелл вытер щеки и оправил мундир. Ком ветхой ткани под ним вдруг стал тяжелым, как булыжник.
Пройдя восточное крыло и шагнув в двери имперского салона, Марцелл окаменел при виде царившего там хаоса. Такого эти стены еще не видели.
Матрона раскинулась на атласной кушетке, темное платье клубилось вокруг нее, как огромное кучевое облако. Она молчала, глядя в потолок. Пустой бокал из-под шампанского повис в бессильной руке, а около дюжины служанок толпились вокруг стайкой диковинных птичек, перешептываясь, трепеща и рыдая в вышитые носовые
