– Не успела подмога?
– Увы, нет. Зато разом преобразились лица галантных победителей, моментально сделавшись какими-то испуганно-жестокими: резкие команды и даже ругань посыпались в наш адрес; немецкие офицеры быстро куда-то все исчезли, а нас по команде фельдфебеля тесно окружили конвойные солдаты с ружьями наперевес и почти бегом повели в чащу леса, все дальше и дальше от площади разрыва русских снарядов!..
Семь дней. Нас гнали, как скот, семь долгих дней, торопились скорее вывести из района боевых действий, часто сворачивали с шоссе и вели лесом или полями без дорог, видимо, боясь натолкнуться на какую-нибудь русскую часть. Не стану рассказывать все подробности этого скверного пути, хотя они и чрезвычайно примечательны. Помню, как один из конвойных солдат, познанский поляк, попытался по кусочку разделить свой хлеб между нами, но не тут-то было. С руганью на него накинулся старший конвойный. «Нельзя помогать этим русским свиньям!» – кричал он. Так обращались в пути с нами, пленными русскими офицерами, что и говорить о нижних чинах. На одной остановке я увидал, как немецкие солдаты снимали с наших лучшие сапоги, бросая взамен свою плохую старую обувь. Меж тем раненая нога все сильней и сильней давала о себе знать. Когда мы достигли Августова, боль стала нестерпимой. Но отдыха и лечения все не было.
– Вам что же, повязку даже не сменили?
– Если бы. Кое-что действительно поменяли, а именно конвой. Вместо солдат-пехотинцев к нам приставили кирасир с пиками. Злые твари. Где-то перед самими Рачками я, не в силах более терпеть боль, присел на пень, чтобы перевязать свою истерзанную ногу. Тут же ко мне подскочил один из этих пикинеров и завизжал, размахивая своим оружием. Заколоть грозился, но мне, признаться, тогда было уже все равно. Я спокойно окончил перевязку и обулся. Ничего не чувствовал. Мной всецело овладело какое-то отупение, угроза смерти не пугала, сознание действительности покинуло меня. И всюду звучали эти нескончаемые окрики старшего конвойного: «Вставать!», «Строиться!», «Скорей-скорей!», «Выходите вон!» Но это не самое грустное. Грустно стало, когда мы пересекли границу и вступили в эту треклятую Германию. Ругань, плевки, кулаки, с угрозой поднятые вверх, сопровождали нас во всех немецких местечках. Я, например, как сейчас вижу разъяренную толпу немцев, посылающую нам проклятья, и особенно запомнил искаженное яростью лицо одного дряхлого лысого старика, пытающегося слабой рукой бросить в нас камень… Вредный дед, но и он остался позади, а впереди нас ждали грязные вагоны на станции Маркграбово и стук колес. То еще путешествие выдалось. Было тесно, спали прямо на полу, скорчившись от холода. На станциях на вокзалы не выпускали, а запирали на замок. На одной большой станции Заметову сделалось дурно. В это время проходила по платформе немецкая сестра милосердия с графином воды и стаканом. Я ей крикнул через окно по-немецки: «Сестрица, дайте больному напиться воды!» Но она злорадно ответила: «Вас в Берлине напоят!» – и прошла, смеясь, мимо. Наши конвойные тоже все время со злорадством говорили, что везут нас на показ в их столицу. До Берлина мы не доехали, а свернули на юг на Познань и Бреславль. Наконец, высадили нас на станции города Нейссе, что стоит в Верхней Силезии, повели к стоящей неподалеку от города крепости, в один из фортов которой мы и угодили. Форт старый, был окружен земляными валами и рвами с водой. Как сейчас вижу эту картину. Узкий мост через ров, огромные железные ворота с двумя часовыми раскрываются перед нами, пропускают во внутренний двор форта и с визгом захлопываются. Еще слышен звук от двойного поворота ключа в замке, и я чувствую, что мы отрезаны от внешнего мира и наступает жизнь в плену. Оставь надежду всяк сюда входящий…
Да, Николай Петрович, на вашем печальном примере я в очередной раз убедился в том, что сейчас в душах немецких военных разгорается темный огонь, который впоследствии превратится в пожар под названием «нацизм». Все так. И старт розжига дан отнюдь не сегодня. Сначала робкие кабинетные споры ученых в конце девятнадцатого века на тему расовой неполноценности того или иного народа. Затем в окопах мировой войны на Западном фронте молодой человек по имени Адольф среди таких же, как он, солдат зачитывается оккультными трудами Гвидо фон Листа. Ну а после Ноябрьская революция, Веймарская республика, Туле[77], штурмовые отряды, Пивной путч, свастика…
Но до рождения чудовища еще восемнадцать долгих лет, которые разрушат далеко не одно государство и покалечат далеко не одну жизнь. Жизнь Орлова, во всяком случае, уже покалечена, как и он сам. И раны эти нанесли ему отнюдь не люди.
* * *– …Я до сих пор не понимаю, как мы вынесли все это, – продолжал свой рассказ поручик, – но когда нас человек по сорок впихнули в какой-то погреб с каменными низкими сводами, дали каждому железную кровать с соломенным тюфяком, подушку и одеяло, а сами скрылись за дверью, нам хотелось только одного – выспаться. Без окон, без дверей – полна горница людей. Это про нас и тот застенок, где мы очутились. Ряды двухъярусных кроватей, дневной тусклый свет проходил только в маленькое окошечко на входной двери, над потолком тускло светила лампочка. Затем раздался топот сапог, и нас повели умываться во двор, накормив, наконец, скверным кофе с черным хлебом. Во дворе уже шла поверка. Из города прибыл комендант форта, фельдфебель по списку выкрикивал нас по чину и фамилиям, читал приказы, разные законы и правила для военнопленных. После скудного обеда была вторая поверка. Явился врач со шприцами. Начал колоть прививки от холеры и чумы, мне ногу осмотрел. А затем перед строем возник этот предатель Нафферт. О, я хорошо запомнил его фамилию. Он тщательно осматривал каждого из нас, что-то писал в блокноте. Меня особенно долго расспрашивал.
– О чем именно?
– Больше про мое самочувствие, а затем перешел на оскорбления.
– Личные?
– Можно
