Шло время. Гейл съел ещё бекона и выпил немного виски. Я сделал большой глоток слабого пива.
— Прислуживал нунцию один из местных, — наконец продолжил он. — Епископ–ирландец, которого заметили как перспективного послушника, и он прошёл обучение в Ватикане и у инквизиции. Уже тогда он пользовался репутацией лучшего политика среди ирландских папистов. Поговаривали, однако, что он скорее следует урокам синьора Макиавелли, чем Господа нашего. Его я тоже встречал тогда в Килкенни и должен согласиться с этим мнением. Копна ярко–рыжих волос, хотя они, наверное, теперь поседели. И, возможно, самый острый ум из всех, какие мне встречались. Его звали, — Гейл замер и взглянул на меня, — О’Дара. Ардал О’Дара. Младший брат графа Коннахта на тот момент и дядя вашей леди.
Я слушал со всё возрастающей тревогой. Конечно, мне было известно, что графиня — папистка, как и подавляющее большинство местного населения, но так дело обстояло и с половиной придворных короля Карла. Более того, даже в ранние годы его правления уже появились слухи об истинной вере самого монарха. Однако я легко относился к этой проблеме. Для матушки папизм всегда был более приемлем, чем несущая смерть королям гидра раскола и множество несуразных протестантских сект, расцветших во времена Кромвеля и Республики, и я унаследовал её верования. И потом, моя бабушка, в девичестве Луиза–Мари де Монконсье де Бражелон, вдовствующая графиня Рейвенсден, умерла с чётками в руках, проведя немалую долю последних лет жизни в бесплодных попытках обратить любимого внука в свою веру. Нет, я не чувствовал ни капли истерического страха перед Римом, движущего многими моими соплеменниками. Моя неприязнь к казначею Стаффорду Певереллу была вызвана не его верой, а самой его сущностью. Тем не менее, слова Фрэнсиса Гейла имели совсем иное значение, и я боялся услышать окончание его речи.
Он взял ещё хлеба, чтобы составить компанию виски, и продолжил:
— В наши дни он куда более велик — человек, которого я знал как епископа Ардала О’Дара из Ратмаллана, теперь он князь церкви в красных одеждах, ни больше ни меньше. Кардинал–архиепископ Фрасконы, вот как теперь его зовут. Чудесная епархия на Сицилии, богатая урожаями и вином, с хорошей морской торговлей, как говорят книги из библиотеки в деревне Инверларих. Должно быть, он очень богат, этот кардинал О’Дара. Хотя и не так богат, как его лучший друг. — Гейл отодвинул тарелку и откинулся на стуле, сложив руки на круглом животе. — Вы, конечно, слышали о Фабио Киджи.
Я покачал головой и готов был вступить в разговор, но он, наверное, почувствовал, что достаточно долго наслаждался моментом, а моё терпение в вопросах истории Ирландии и высшего духовенства не безгранично, и поднял руку, чтобы остановить меня.
— Семья Киджи, капитан, уже много веков владеет одним из величайших банкирских домов в Европе. Что, наряду с махинациями его милого друга кардинала Ардала О’Дара на конклаве, несомненно, объясняет, почему его высокопреосвященство кардинал Фабио Киджи зовётся нынче его святейшеством Папой Александром Седьмым.
* * *После ухода Гейла я ещё около часа просидел в одиночестве. Я даже попросил Маска удалиться. Голова шла кругом от мыслей о Папах, кардиналах, армиях и о муках адовых. Я слышал, как стараниями вахты левого борта у меня над головой оживает корабль: матросы мыли палубу, укладывали канаты и выполняли сотни других работ, обычных для военного корабля. Я различал легкий запах дёгтя: святой закон моряков гласил, что каждый день к чему–нибудь на борту нужно применить дёготь, не важно, есть в том нужда или нет. Однако моё внимание ни на чём не задерживалось. Я уставился на страницы капитанского журнала, всё ещё ожидающие моей записи за прошлый день, но даже написанных ранее слов не в состоянии был прочесть. Я взял лоцию и, глядя на карту, попытался вспомнить всё, что мог, из своих путешествий в бёлине леди Макдональд и в рыбацкой лодке юного Макферрана. Подойдя к кормовому окну, я открыл шкатулку с инструментами деда, произвел измерения и выполнил ряд вычислений. Я изучил таблицу приливов и измерил расстояния на карте. Пожалуй, ничем я не занимался так сосредоточенно с тех пор, как много лет назад в страхе перед розгами от корки до корки выучил латинский букварь Мервина. Впервые я изучал моряцкое дело так, будто от этого зависела сама моя жизнь.
Затем я послал за Китом Фаррелом.
Поначалу я толком не знал зачем. Я не мог рассказать ему о новом направлении, которое приняли мысли, проносящиеся в моей голове. Он не был мне ровней, и мне не следовало говорить с ним о графине Коннахт, её дяде и о зарождающихся опасениях. Я не мог поделиться с ним ужасом, что сжимал нутро и отдавал желчью в горле: ужасом, что ещё одна моя команда погибнет, ещё один мой корабль упокоится на дне морском. И не могу признать, что, глубоко затаившись, грыз мне душу самый тёмный страх: страх собственной бесчестной смерти, а с ней — исчезновения рода Квинтонов. Как мне хотелось, чтобы Корнелия или мой брат Чарльз волшебным образом перенеслись сквозь сотни миль, и я мог излить им свою тоску! Я даже желал возвращения Годсгифта Джаджа, пусть его характер и приводил меня в замешательство. С ними, по крайней мере, я мог быть откровенен.
Но вместо них у меня есть лишь Кит Фаррел. Впрочем, он хотя бы обладал навыками, неведомыми моей жене и брату, и мог дать совет, на который те неспособны. Я хотел бы скрыть от него своё настроение и намерения, но получить совет. На минуту я задумался, затем повернулся к нему с таким бесхитростным выражением лица, какое только было мне под силу.
— Мистер Фаррел, — сказал я беспечно, — сегодня, с вашего позволения, я бы перешёл от теории навигации и управления кораблём к рассмотрению гипотезы. — Озадаченный вид Кита вызвал мою первую искреннюю улыбку. — Вот что я имею в виду: вообразите себе военный корабль с тем же числом пушек, что и, скажем, у нашего «Юпитера». Теперь давайте представим, будто этот корабль противостоит кораблю гораздо большей мощи в полных островов узких проливах вроде этих, и что вражеский корабль занимает наветренную позицию. Давайте также предположим, что на большом корабле капитан лучше, команда сильнее, а бортовой залп тяжелее. Кроме того, предположим, что у врага есть союзники на суше, потому спустить флаг, оставить
