Я обнаружил Финеаса Маска в библиотеке, он изучал первое издание Шекспира in–folio[3] из коллекции моего отца. Он был невысоким округлым человеком с лысой головой и лишённым признаков возраста настороженным лицом, которое могло принадлежать человеку от сорока до шестидесяти лет. Маск, как обычно, не проявил никакой почтительности, а лишь смутил меня, продолжив будто бы прерванный разговор с самим собой:
— Лично я не вижу смысла в Шекспире. Смотрел на прошлой неделе его «Ураган» в Кокпите, сопровождая вашего брата. Нет, не «Ураган», какой–то другой сильный ветер. И вот вам вся история. Сильный ветер. Не мог проследить сюжета. Заснул. Мне по душе Джон Флетчер. Много трупов, много крови. Вот это я называю театром.
Из окна я видел разрушенные хоры старой церкви аббатства, где серые каменные усыпальницы графов Квинтонов стояли открытые всем ветрам. Мой дед, старый пират, лежал там, и я снова подивился, почему последнее, что он сделал в своей жизни — это нанял сего невежественного разбойника дворецким в лондонский дом.
— У тебя сообщение от графа для меня, Маск? — спросил я
— Хочет, чтобы вы прибыли в Лондон.
— Он мог бы написать. Зачем присылать тебя?
— Хочет, чтобы вы прибыли в Лондон немедленно.
— Сегодня? Но так мы доберёмся туда среди ночи, милейший. Мы отправимся утром, пораньше…
Маск нахмурился.
— Я б согласился на утро, это уж точно. По дороге сюда гнал так, что задница совсем задубела. Но граф хочет, чтоб я развернулся и ехал всю дорогу назад, и привёз вас с собой. Сегодня, капитан Квинтон.
— К чему спешка, милейший? — Я ещё произносил эти слова, когда самая древняя и тёмная мысль уже пришла мне в голову, уколов в сердце как осколок льда. — Мой брат… он болен?
Чарльз Квинтон не раздавал без нужды безоговорочные команды. Мой старший брат был человеком обоснованных слов и действий. Однако уже десять лет ему нездоровилось. Больной Чарльз мог легко превратиться в умирающего Чарльза. А мёртвый Чарльз повергнет меня в самый страшный кошмар. Я всё ещё помнил слова дяди Тристрама, сказанные мне, пятилетнему ребёнку, когда мы хоронили моего отца в разрушенных хорах аббатской церкви.
— Твой брат Чарльз теперь граф, Мэтти. Десятый граф Рейвенсден. Тебе надлежит повиноваться ему и почитать его после короля и Бога. Но если, как твой отец, Чарльз падёт во славе в жестокой войне, ты станешь графом. Отныне ты наследник Рейвенсдена.
Наследником Рейвенсдена я и оставался. Наследником долгов отца, крошащихся стен и брюзгливой вдовы. Наследником обязанностей, которые не хотел бы принять никогда.
Маск хорошо знал нашу семью — даже слишком хорошо — и прочитал мои мысли.
— Ваш брат жив и здоров, капитан Квинтон. Насколько это возможно. Вам пока ещё не быть графом, не в этот раз.
Облегчение было написано на моём лице, но на нём отразилось и явное нетерпение.
— Тогда какая же острая нужда заставляет нас отправляться в Лондон сию минуту, скажи мне?
Маск наслаждался моментом.
— Граф поручил сказать вам, сэр. Это специальный и срочный приказ короля. Вам следует явиться к его величеству лично, во дворец в Уайтхолле. Сегодня вечером, капитан Квинтон.
Глава 3
Чтобы объяснить всё семье, времени потребовалось мало, а попрощаться — и того меньше. Корнелис угрюмо пожал мне руку, склонив голову на немецкий манер. Матушка была непроницаема и жизнерадостна, как всегда: она привыкла провожать мужчин, отправляющихся навстречу судьбе по воле короля, и я был удостоен лишь небрежного поцелуя. В слезах Корнелии смешались гордость от личного внимания ко мне со стороны монарха и бесконечные опасения: что бы оно могло предвещать? Милая, милая Корнелия, чьи мысли в большинстве случаев в точности совпадали с моими! Неотложный вызов к королю? Даже исполнение мечты всей моей жизни — назначение в гвардию — не оправдывает такой срочности, думал я, выезжая из конюшенных ворот и прочь от тех, кто за меня тревожился.
И всё же пути Квинтонов и Стюартов пересекались не раз, часто неясным для меня образом, и обращение одних к другим за помощью представляло собой явление обычное. Мой брат и нынешний король были близкими друзьями, и Чарльз нередко, как утверждала моя мать, выполнял секретнейшие поручения монарха. Мой дед был одним из тех, кто помог деду короля, Якову Шотландскому, сесть на английский трон, так утверждал дядя Тристрам, да и роль самого Тристрама при дворе была значительной, хотя и несколько туманной. И конечно, мой отец, вопреки изначальному нежеланию сражаться за эту или любую другую идею, принёс наивысшую кровавую жертву первому королю Карлу. Как и его многострадальный правитель, граф Джеймс был воистину роялистом–мучеником — по крайней мере, так уверяли приверженцы монархии по всей стране. Всё это делало срочный вызов одного из его сыновей к королю не таким невероятным, как для многих других молодых людей высокого происхождения.
«Я Квинтон, — рассуждал я. — Король пожелал меня видеть, и этого должно быть достаточно». Однако лояльность не исключает простого человеческого любопытства, а уж его мне было не занимать.
Не теряя времени, мы отправились в Лондон, я скакал на Зефире, добром вороном жеребце, моём любимце с юных лет. Мы не поехали по так называемой «Великой северной дороге», которая наверняка была забита всевозможным транспортом: тихоходными повозками, экипажами из Эдинбурга и нищими северянами, стремящимися в столицу в поисках счастья. Наш путь лежал южнее, по извилистым тропам тех мрачных и загадочных земель, о которых менее образованные арендаторы в Бедфордшире говорили лишь шёпотом: по местам полуночных ведьм и домовых — одним словом, по Хартфордширу. В дороге я выдумывал всё более причудливые поводы для вызова в Уайтхолл, изобретая замысловатые секретные миссии при фантастических иноземных дворах или в диких, не тронутых культурой местах, какие есть, говорят, в Америках. Проезжая Хампстед, бедную деревушку с гогочущими гусями на дороге, мы услышали, как далёкие звучные колокола на старом соборе Святого Павла отбивают десять, и на мгновение придержали лошадей среди вереска. С этой точки я много–много раз видел ночной Лондон, но есть зрелища, которые всегда заставляют человека замереть на месте. Вот он, город–левиафан Англии, освещённый холодной апрельской луной и мириадами оранжевых светлячков окон и фонарей. В центре — собор с длинным шпилем, указывающим на луну, — только подумать, как скоро его поглотит пламя[4]! За ним — Темза, тонкая
