– Куда мне… – пробормотал он, опуская глаза. – Родом я не вышел… к княжьим водимым женам подлаживаться. Ей и так досталось, бедной. Что с ней теперь будет?
Мистина снова встал и прошелся по избе. Что-то в рассказе не срасталось. Люту он верил – сам искусный лжец, Мистина хорошо распознавал чужую ложь, а Люта он учил этому искусству, но не особо преуспел. Тот рассказал все как было – да это можно и проверить, расспросив братьев Пестрянычей, Чернегу, Болву, Лисму и прочих. Вины киян в раздоре нет. Просто Етон хотел раздора. Но зачем? И почему сейчас? Если бы у Етона уже родился наследник от новой молодой жены… пусть бы ему даже удалой отрок помог, не наше дело, – тогда все было бы яснее дня. Но ссора случилась после того, как стало известно, что с наследником опять не взошло.
– Она совсем как безумная была… – тихо сказал Лют, глядя в угол. – Околесицу такую несла…
– Какую? – Мистина обернулся.
– Что муж ее – оборотень… только он не волком оборачивается или еще кем, а самим собой, да на пятьдесят лет моложе! Дескать, в ночь после свадьбы он так оборотился… ну, омолодился, и дитя ей сделал.
– Да ну? – Мистина снова присел напротив него.
Это становилось любопытным.
– В ту ночь, дескать, опять. А она напугалась…
– Все-таки отрок… – пробормотал Мистина. – Ну а как еще-то?
– Какой отрок?
– Не знаю. Какой-то. Не от старого же пня она понесла. И шестнадцать лет назад, когда я его впервые увидел, у него уже только брови стояли.
– Она же сказала, что…
– Да я понял, что она сказала. Они, видать, боярам и чади так дело объясняют. Не может же князь объявить, что сам под лавкой прилег, а Славята какой-нибудь его жену наяривал.
– Да нет! – Лют, сообразив, сперва удивился такому обороту мысли, потом помотал головой. – Она не такая. Она честная.
– Какая ни будь честная, а когда тебе, молодой, Сварожич в глаза глядит, тут уж выбирать – или честная будешь, или живая! – Мистина усмехнулся. – Коли ее отец родной продал старику смертное ложе греть, она смекнула: родит – живой останется. А старику тоже хорошо: родит она – наследник будет вроде как бы свой.
– Ну а наш князь… – Лют удивился, – разве стерпел бы такой обман? Разве поверил бы?
– Понимаешь… брат мой… – Мистина снова встал, и Лют поднялся вслед за ним. – Етону нужды нет, поверит Святослав, не поверит. Главное, чтобы его чадь плеснецкая захотела поверить. Захотела воевать с нами за дитя Етоновой княгини. Но дитяти не будет. Етон об этом знал. И все же облил нас всех дерьмом, понимая, что это война. И вот чего я уразуметь не могу: зачем он, не имея другого наследника, все же хочет войны со Святославом?
– Я не знаю… – Лют качнул головой от плеча к плечу. – Выжил из ума старый муховор, вот и весь сказ!
– Ты понимаешь, что не должен был уйти оттуда живым? – помолчав, снова заговорил Мистина. – Если бы Етон и правда думал, что ты лишил его ребенка, которого он ждал шестьдесят лет… как он мог бы отпустить вас?
– Я ему не противник… – Лют сжал зубы и отвел глаза. – Дескать, пусть сам князь приходит…
Мистина знал, о чем он думает сейчас. Еще бы ему было не знать! Подойдя вплотную, он сжал крепкое плечо брата. Подумал с холодом в груди: ведь правда мог не вернуться… Каждый из них вечно ходит под серпом судьбы, но от мысли об опасности, в которой был Лют, Мистину пробирала дрожь.
– Ну ладно, – сказал он вслух. – Отдыхай, брат. Ты свое дело сделал, русь и род не посрамил. Вот вернется Святослав – и старый пес получит своего супротивника.
Часть третья
Смолянская земля, 8-е лето Святослававо
Каждую ночь Прияна просыпалась в один и тот же час, и всякий раз видела в дальнем темном углу свою бабку Рагнору. Почти радовалась ей: старая покойная колдунья связывала ее с прошлым и помогала вновь почувствовать себя дома. Этой связи беглянке остро не хватало. Месяц пути вверх по Днепру положил пропасть между нею и собственным домом на киевских кручах, и теперь Прияна с трудом осознавала, на каком она свете. Вернувшись в родной угол, где прожила все свои шестнадцать лет до замужества, она ощущала себя будто в краю далеком и неведомом. Все мысли ее остались в Киеве, с тамошними людьми, и оттого Свинческ и все его жители стали чужими и незнакомыми. Сюда вернулась совсем не та Прияслава, Свирькина дочь, что уезжала два года назад.
А ведь на деле здесь мало что изменилось. У княгини Прибыславы одно дитя умерло, зато новое народилось. Ушла за Сварожичем Еглута, мать князя Станибора, и Прияну с сыном и челядью поместили в опустевшую избу. Да Еглуте и пора было к дедам отъезжать – старуха еще прежних князей Велеборовичей застала. Сестра, Ведома, со своей семьей по-прежнему жила в старой родительской избе в городце; муж ее, Равдан, состоял воеводой при Станиборе. Племянница, Орча, подросла, вытянулась, и коса у нее доставала ниже пояса. Ведома все приглядывалась к ней, ожидая, что сейчас, когда девочка созревает в деву, в ней проявится нечто от покойной бабки-колдуньи. Орча ведь была зачата в долгую ночь солоноворота, когда на землю возвращаются мертвые, и имя ей дали в честь бабки – Рагнора. Но пока никаких склонностей к волхованию в ней не замечалось. Ходила она важная, просыпалась первой в доме и будила челядинок, собирала и считала яйца, – а ведь еще и поневу надевать срок не пришел. «Года два-три еще подержим – и замуж», – говорил о ней гостям отец, Равдан.
«А со мной что будет?» – всякий раз хотела спросить Прияна. Но люди не могли ответить на ее вопросы, а покойная бабка – не хотела. Молча стояла, опустив лицо, и Прияна знала – у той больше нет лица. Она пыталась заговаривать с бабкой. Спрашивала о муже. Где Святослав, жив ли? Ранен, в плену? В Корсуньской стране, в Болгарском царстве, у хазар, в Царьграде? Увидит ли она его когда-нибудь? Или она теперь вдова бессчастная, а в Киеве навсегда сел новый князь – Улеб Ингоревич? И уже его дети от Горяны получат киевский стол? А как же Яр, чадо Прияны?
В первые же дни из Смолянска приехали воевода Вестим и Соколина – Станибор послал к ним отрока. Прияне пришлось пересказывать все сначала. Как после возвращения княгини Эльги из Царьграда Святослав, недовольный ее поездкой, отправился пощипать греков в Корсуньскую страну. Как оказался оторван от войска, и войску пришлось возвращаться домой без него, имея причины считать его погибшим. Как его мать, Эльга, ждала до конца осени, но для успокоения народа была вынуждена назвать
