– Однако надеюсь, вы не собираетесь посылать меня в подарок румынам вместе со снарядами? – спросила Лиза.
– Никак нет, Елизавета Дмитриевна! По завершении огневого налета мы пойдем в сторону Турции и там переправим вас на берег.
– И вы что, так просто можете сделать крюк в тысячу верст, чтобы высадить с корабля нелегальную пассажирку?
– На юго-восточных курсах будет меньше вероятность погони, – беззаботно ответил Барсов. – Немцы станут искать нас на осте и норд-осте, а мы отойдем на зюйд-ост! Как видите, никакого капитанского произвола, а чистая военная необходимость!
Люди на палубе начиная с часового у трапа поглядывали на Лизу с любопытством, но держали свои мысли при себе. Первым, кто воззрился на нее с нескрываемым удивлением, был высокий морской офицер со светлыми, как у младенца, волосами и такими же по-детски голубыми глазами. Однако их суровый взгляд давал понять, что держать офицера за ребенка совсем не стоит.
Предваряя его недоумение, Барсов сказал:
– А, вот и вы, Анатолий Прокофьевич. Позвольте представить: мой старпом, кавторанг Ангелов – госпожа Тургенева.
– Ростислав Михайлович! – промолвил Ангелов, не стесняясь присутствия Лизы. – Эта дама пойдет с нами?!
– Да, – невозмутимо кивнул Барсов. – Елизавета Дмитриевна – моя личная гостья.
– Ваше высокоблагородие, – сказал Ангелов официальным тоном. – Я заявляю решительный протест! Мало того, что присутствие на корабле особы, не внесенной в штатное расписание, само по себе грубейшее нарушение устава, ее еще и разыскивают по обвинению в шпионаже!
– Анатолий Прокофьевич, – негромко процедил Барсов, – страна находится перед Елизаветой Дмитриевной в неоплатном долгу! И я приказываю вам оказывать всяческое содействие ее доставке в Турцию или иное нейтральное государство. А за нарушение устава я готов держать ответ. Приказ ясен?
– Так точно! – буркнул тот, но, уже уходя, недовольно проговорил в сторону: – Женщина на борту – быть беде…
– Не будьте суеверным! – бросил Барсов ему в спину, подмигнув Лизе. – Осторожнее, Елизавета Дмитриевна, – предупредил он. – Комингс высокий!
Сквозь узкий дверной проем они попали во внутренний коридор, которым Барсов проводил Лизу до каюты, обставленной с неожиданным шиком: мебель красного дерева, бронзовые дверные ручки, мраморная столешница, письменный прибор из малахита и в пару к нему пепельница. На стене, как лицемерный символ преданности режиму, висела копия известной картины «Врангель и Слащов в Кремле». Пожалуй, лишь круглые окошки иллюминаторов напоминали Лизе о том, что она оказалась на корабле. Остановившись на пороге, Барсов сказал:
– Вот, Елизавета Дмитриевна, флагманская каюта к вашим услугам, чувствуйте себя как дома. Можете спокойно отдыхать, вас никто не потревожит – нынче мы сами себе флагманы. Юра, – велел он Бобринскому, который сопровождал их с саквояжем в руке, – передаю госпожу Тургеневу в твое заведование. Следи за тем, чтобы она ни в чем не нуждалась. Я же, с вашего позволения, вернусь к своим командирским обязанностям.
Откланявшись, он удалился. Отослав вслед за ним и Юру, Лиза осталась одна. Голова у нее шла кругом. Все происходило так стремительно, что она до сих пор не могла понять, как это так получилось – она на борту крейсера, который готов везти ее от родных берегов в незнакомую, чужую страну! А что ждет ее там? Устроят ли ей турки торжественную встречу или, напротив, посадят в тюрьму за нелегальный переход границы? А может, вовсе не позволят высаживаться на берег, обрекая на скитания по волнам в крохотной шлюпке?
Лиза раскрыла было саквояж, чтобы посмотреть, чем ее снабдила в дорогу Зинаида, но, едва из него полезли на волю какие-то тряпки, махнула на них рукой, будучи неспособна заняться никаким осмысленным делом. Торопливый топот матросских башмаков по палубе, голоса на причале, незнакомая обстановка и чуть заметная неустойчивость пола под ногами внушали Лизе непонятное беспокойство, неестественное возбуждение на грани полного упадка сил. Она то присаживалась на кровать, то вновь вскакивала; опускалась в кресло с намерением минутку посидеть и собраться с мыслями, но странное нетерпение снова заставляло ее вставать, не находя выхода в тесных пределах каюты. Время утекало меж пальцев, и Лиза знала, что его надо как-то остановить, а если нет, то хотя бы не растрачивать впустую, но не могла придумать как.
Взбудораженное состояние, внушенное ей кораблем, казалось, передалось обратно его громадине: в коридоре и на палубе загремели звонки, требуя искать избавления от своей пронзительной ярости в немедленном действии. Лиза не знала, означает ли эта тревога какую-либо угрозу и обязывает ли ее саму к чему-либо, но из сомнений ее вывел стук в дверь. В коридоре стоял Юра. Поверх черного кителя на нем был надет рыжий спасательный жилет с широким воротником, похожим на хомут, а второй жилет он держал в руках.
– Отчаливаем, Елизавета Дмитриевна! – объявил Юра с порога. – Я принес вам спасжилет! Командир просит вас выйти наружу. Всем приказано покинуть каюты и кубрики – мы пойдем по фарватеру, на который немцы днем сбросили мины. Его уже два раза протралили, но всякое может случиться…
Лиза вслед за ним вышла на палубу. Стараясь никому не мешаться, они нашли себе место в самой середине борта, между закрепленным на ложементах катером и массивными трубами торпедного аппарата. Над головой громоздилась поворотная катапульта, а на ней – гидросамолет-разведчик. Сквозь планки настила ноги ощущали дрожь работающих машин. На причале дул в трубы и бил в барабаны едва заметный в темноте оркестр.
– Из штаба флота прислали в честь первого боевого похода, – пояснил Юра, лучась от гордости. – Слышите? «Прощание славянки». Если бы у нас крейсер назывался не «Слава», а «Славянка», было бы специально для нас!
– Роль славянки могу сыграть я, – проговорила Лиза, борясь с гнетущей тяжестью на сердце.
Она вцепилась в леер, чтобы не поддаться искушению перепрыгнуть на причал через полоску воды между стенкой и бортом крейсера, с каждой секундой становившуюся все шире. Прощания с городом не получилось – не самый любимый и не самый близкий, а все-таки последняя частица родной земли, но и здесь ее обманули: вместо города Лиза видела только темные берега, тонущие во мраке, и подпирающие небо тонкими спицами лучи прожекторов.
Крейсер, пропахивая по воде пенную полосу кильватера, неторопливо уваливался влево, к выходу из Северной бухты, и лишь как последнее прости вдогонку за ним летели с берега звуки музыки, от каждого такта которой в душе саднило, как от уверенности в том, что это расставание – навсегда.
Потом и причал с музыкантами остался далеко за кормой, и стало непонятно, вправду ли до корабля над черной гладью бухты еще доносятся самые громкие ноты, или это слух домысливает их,
